История

«...В больших городах не место душе,
Душа нарушает рамки клише.
Погрешность в работе, ошибка и сбой.
Машина должна бороться с тобой!..»

Когда в благородной семье, для которой династические браки и перекрестное кровосмешение уже стало нормой, рождается крепкий и здоровый первенец — отец устраивает пышное торжество по этому поводу, его окружают любовь и лаской, дорогими подарками и личной статьёй в казне на первый зуб, его любят, его носят на руках и бросают к ногам весь мир. Даже если этот мир — прославившееся на весь Тедас фамильный дело.

Вторым ребёнком, обыкновенно, ждут девочку — игрушку в руках семьи, предназначенную только для того, чтобы очередным взаимовыгодным союзом расширить сферу влияния на другие страны.

В семье фон Отторн никогда не было девочек.
В семье фон Отторн никогда не было вторых детей.
И многие считали это чуть ли не фамильным проклятием.

Когда Адель фон Отторн (в девичестве маркиза Арлезанса де Краон) узнала о своей второй беременности, она не радовалась — не было причины, врачи сразу же сказали о том, что ребёнок не проживёт и года, настолько слаб. Когда Йорган фон Отторн узнал о скором рождении второго сына, он тут же написал своему советнику и лучшему другу его почившего отца, Патрису, потому что был потерян, потому что вместо радости ощущал лишь терзающие душу сомнения в верности жены, потому что даже имени не мог придумать сам — фантазии, как и причин до того, не было.

Ребёнок родился на восьмом месяце, болезненный и тщедушный, практически мёртвый.
К лечению ребёнка приложили силы срочно высланные чародеи Хоссбергского Круга и придворные врачи.
Ребёнка, будто бы в насмешку, назвали Альдербрандом, что с ортского означает «повелитель миров».
И ребёнок, будто бы в насмешку, выжил.

Жить в насмешку, жить вопреки, прыгать выше головы, в вечной погоней за недостижимым идеалом сверхчеловека — не кредо, а собственный, персональный стиль.

Как и первенца, Гордона, Альдербранда окружили няньками и гувернёрами, учителями разной степени полезности: научиться азам игры на рояле клавикорде реньше, чем начать нормально говорить — расплюнуть, взять в руки короткий меч и дагу (учитывая амбидекстрию), не умея писать прописью — обыкновенное дело, путаться в произношении орлейских, андерских и торговых слов из-за разноязычных учителей — совершенно нормально для истинного аристократа.

А ещё пугать своё окружение странными, нелогичными и, подчас, основанными на второстепенных признаках выводами.
Няньки уходили — точнее, их уходили — одна за другой, за глаза называя то больным, то бесноватым, то слишком развитым для них, отец вместо похвал от учителей выслушивал перешёптывания по поводу того, что «ребёнку нужно попечение Церкви, а не гувернёры», брат — подтрунивал младшего после ухода очередного служащего, а мать будто бы закрылась, чувствуя к нему лишь холодное пренебрежение вперемешку с ненавистью за «ушедшую привлекательность» и миллион проблем, которые он принёс с собой, родившись. По-настоящему его любила только тётушка Марта, средних лет повариха, чьей дочери он «напророчил» долгожданную беременность, потому что «она была зелёная и светилась так, будто бы переела конфет или носит под сердцем ребёнка», да отец, чувствующий в странном мальчике куда больше родства, нежели с первенце — хотя бы из-за фактурной внешности каждого члена семьи.

Ещё совсем маленьким Альдербранд очень любил книги, прочитывая их от корки до корки в поистине немереных количествах: от древних ортских легенд, до огромных научных талмудов. Ему нужно было больше и больше: языки, логика, география, история, литература — он мог впитать любое знание. Практически любое, преподавателя по алгебре он в четыре года поставил в тупик вопросами из разряда «почему единица — это не пять» и «откуда взялись цифры», преподаватель не ответил, не знал, а Альдер будто бы отключился от этой части знаний, полностью сконцентрировавшись на гуманитарных предметах.
Так семью фон Отторн постигло первое разочарование: быть помощником брата в их семейном деле Альдер не мог из-за «не_такого» склада ума.

Йорган подумал — подумал, да и решил не мучить бедного ребёнка тем, что у него не выходит, предоставив свободу в выборе профессии в частности и будущего жизненного пути в общем, ему за глаза хватало постоянных, как тогда казалось, подростковых истерик старшего.

Так они и жили: Гордон, прекрасный, со светлыми кудрявыми волосами и похожими на терпкий мёд глазами, окружённый любовью матери и извечными требованиями «ты должен быть примером для всех, ты — наследник» отца, устраивал истерики и убегал со своими друзьями, завидуя Альдеру в том, что тот был свободен ото всего, предоставлен сам себе чуть больше, чем полностью, посвящал свою жизнь тому, что ему нравилось — науке, а, возвращаясь, нарывался на конфликт, избивая младшего до иссиня — чёрных синяков на тонкой бледной коже; Альдер — всё ещё слабый и щуплый, похожий больше на девочку, в ощущении постоянного одиночества и всё более крепнувшей ненависти к собственному брату и миру, который его окружает, хотя бы за то, что вместо конкретного пути — был брошен в море возможностей, не зная, за что зацепиться и куда пойти, хотя бы за то, что родители вспоминали только на приёмах, когда нужно было блеснуть перед орлейскими родственниками, хотя бы за то, что вместо родителей были книги, а вместо брата — кусок невоспитанного дерьма, который хотелось побить в ответ, но выходило лишь огрызаться, используя единственное доступное оружие: интеллект и врождённую ядовитость.

Огрызаться и получать ещё сильнее.

Судьба вновь показала скверное чувство юмора, будто бы намеренно перепутав даты рождения детей.

Так они и жили, а потом, когда Альдеру было десять лет, приехал Патрис.

Он не был похож на людей, что до того окружали Альдера, хотя бы потому что не считал его больным, он был интересен и умён, с особым шармом и хитрецой, он знал больше, чем хотел говорить, он побывал во многих местах, исторических местах, интересных местах, и он мог рассказать многое, очень многое. Альдер боялся «странного человека», как и всего нового, день — два — неделю, а потом «странный человек» сам нашёл его в тёмном углу библиотеки с книгой брата Дженетиви в руках.

С тех пор «странный человек» стал «мудрым человеком».

Мудрым человеком, который показал иную сторону жизни, мир за стенами особняка и то, что история — это не только пыль в библиотеке, но нечто живое, развивающееся, вечное.
Мудрым человеком, который обещал приютить Альдера у себя, если тот надумает переехать учиться в Орлей, в университет Вал Руйао. 
Мудрым человеком, который переубедил Йоргана отдать юное дарование на попечение Церкви и Ордена Храмовников, прямым текстом сказав лишённому эмпатии в семейных делах отцу, что там ум ребёнка загнётся, а сам он не принесёт того почёта Семье, который мог бы, став учёным или исследователем.

И Альдер действительно поехал в университет, как только смог, как только отпустили, но вместо улыбающегося старика нашёл лишь опустевшую, давно никем не посещаемую могилу со стёртой фамилией, а вместо особняка, в которой царили любовь и понимание, — опустевший, запертый на три замка, дом. Так он начал жить в Вал Руйао, совершенно один, лишь с огромными капиталами, которые каждый месяц, будто бы извиняясь, высылал отец.
Понятие «один» был не только в огромной съёмном особняке у каких-то родственников его матушки в центре Вал Руйао, не только в том, что среди совершеннолетних странный, сидящий в самом тёмном углу долговязый мальчонка казался белой вороной, и даже не в том, что академики временами пребывали в состоянии шока о того, насколько быстро он приходил к тому, что остальным приходилось вбивать в головы долгие часы, самостоятельно, через второстепенные, неочевидные признаки.

Альдербранд был изгоем.
Мальчиком для битья.

А в день своего восемнадцатилетия он просто исчез.

Нет, не для себя, конечно же, для всех своих знакомых и даже родителей, уехал из Вал Руайо, решив поучаствовать в устроенных несколькими исследователями университета раскопках эльфийских руин близ Изумрудных Могил

«Подай», «принеси», «передвинь вон тот камень», «не стой столбом, прочитай мне вслух эти документы», — лишь малый список тех поручений, которые свалились Альдеру на голову. Впрочем, он не жаловался — обстановка близкого открытия, воодушевлённые лица таких же как он: фанатиков, знатоков своего дела, энтузиастов и немного безумцев, не располагали, там он впервые почувствовал себя своим, своим в доску парнем, способным показать себя и свои знания.

А ещё там он встретил её.

Женевьеву Фираццо, леди Женевьеву.

Легенду археологии, чьи книги и записи считались лучшими на тот момент, хотя бы потому что были написаны не сухим и занудным языком, будто бы специально для всех желающих приобщиться к таинственной древней истории. Для Альдера она была кумиром, недостижимой звездой, как для многих в его возрасте — шевалье или лорды, для остальных — доброй и всепрощающей матерью и наставницей.

Стоит ли говорить, что немое восхищение вскоре переросло в привязанность, а позднее, в первую, почти подростковую, влюблённость?
Или то, что сам Альдер считает таковой.

Эдипов комплекс в чистейшем его проявлении, Альдер видел во frau Фираццо девушку, она — своего младшего брата. И относилась как к младшему брату: заботилась, пытаясь вытравить из головы тараканов, поднимала чувство собственного достоинства, советовала, как лучше одеваться и вести себя с «идиотами, которые ничего не понимают», выслушивала ночные осознания и почти неосуществимые планы на будущие раскопки, запоминала и записывала. С раскрепощённостью росла и крепла дружба между экспедиторами, с дружбой — производительность, с производительностью — новые возможности.

И вот уже ими заинтересовался дом Монбейяр, а позднее — и хронисты.

Так Альдер открыл то, что его сарказм, его ядовитость можно использовать во благо, что юмор может быть и чёрным, а люди с удовольствием заглатывают красивые обещания о том, чего, возможно, никогда не будет.
Психология, как предмет в университете, стала психологией на практике.
Альдер — самым молодым представителем в набирающих тогда популярность научных вестниках.

А позднее, уже осенью, с окончанием практики, — составителем очередного манускрипта для университета Вал Руайо.

Преподаватели, которые до того со скепсисом относились к юному дарованию, обратили на него внимание, наконец-то позволив окончить учёбу заочно. Шпаргалки и частые обмороки на алгебре прощались, а психология, история и философия — принимались с особым пристрастием. Тогда же, повинуясь модному в Вал Руйао веянию, Альдер заинтересовался мистикой и оккультизмом, а точнее, куда более прикладными предметами: теорией магии и рунного дела, через третьих лиц доставая книги и посещая библиотеку Белого Шпиля. Альдер готовился к практике в качестве преподавателя одного из многочисленных колледжей, что входили в состав университета, а, с каникулами, прилетел в родной город Женевьеву, Монсиммар, чтобы наконец-то признаться в своих чувствах.

Но встретил лишь материнскую понимающую улыбку и мужа — шевалье, напоминающего шкаф чуть больше, чем полностью.
Терпение лопнуло.
После этого Альдер сильно изменился за лето.

На смену простым рубашкам и широким льняным штанам пришли строгие камзолы с кожаными вставками, вечно растрёпанным волосам — аккуратный хвост, а реакции забитого зверька на смешки остальных — ядовитая кривая усмешка и почти в одно мгновение — на самом деле Альдер начал просто говорить то, что думает — открывшееся умение опускать ниже плинтуса парой фраз.

Его перестали презирать, его — боялись.

Особенно, когда на последнем курсе он пришёл на когда-то собственный поток в качестве нового преподавателя.
Особенно, когда каждого из своих обидчиков он по всем правилам обучения ставил на место с поистине садистским удовольствием.
Особенно, когда на людях он начал применять экспериментальную форму обучения, майевтику, медленное наталкивание человека на правильный ответ путём намёков и риторических вопросов.

Примерно в то же время на горизонте Альдера появилась ещё одна «девушка», Шарлотта Виктория де Голль, как оказалось, помолвленная с ним по настоянию матери в возрасте десяти лет. Она буквально не давала тому прохода, вешалась на шею, присылала записочки, а однажды, притворившись задыхающейся, добилась от него поцелуя. Но тому было всё равно, как было всё равно и на других, решивших таким образом добиться благосклонности молодого преподавателя с вечной кривой ухмылкой на устах и абсолютным не знанием такого понятия как «личное пространство».

Всё время до того Альдер со скепсисом относился к своей помолвке и, увлечённый книгами, попросту пропускал болтовню родственников о будущем, потому лишь после открытого признания со стороны «этой пустой девки», подобное поведение приобрело хоть какой-то смысл. Поняв оплошность, Альдер написал отцу письмо, в котором просил освободить его от тягот семьи взамен на возможность заниматься любимым делом — преподаванием и наукой, на что, к удивлению своему, получил согласие.

И вздохнул спокойно.
На долгих пять лет.

В двадцать пять из дома, который уже давно перестал быть родным, он получил известие, повергнувшее его в настоящий шок: группа вооружённых наёмников совершила нападение на Адель фон Отторн, когда та вместе с немногочисленной свитой  решила в канун Первого Дня прогуляться по вечернему Хоссбергу. Было ли то спланированное зверское убийство или же всё произошло случайно, искали просто достаточно влиятельную жертву — Альдер не знал. И не хотел знать, он собрал вещи, взяв из стойла верного коня, галопом помчался в Хоссберг.

Не успел даже к похоронам.
Отец умер у него на руках, завещав образумить Гордона.
Законного же завещания так и не нашли.

Как, впрочем, и совесть Гордона, правосудие короля или умение управлять делом у многочисленных «товарищей» и «подельников», сцепившихся не на жизнь, а на смерть за право отхватить кусок от пирога под названием огромный семейный бизнес.

Любой разговор заканчивался дракой вдрызг пьяного Гордона и решившего в очередной раз образумить старшего Альдера. Как в старые и совсем не добрые времена.
А когда оказалось, что дело уже несколько месяцев принадлежит всем, кому угодно, кроме семьи фон Отторн, а он не имеет никакого отношения к хоть какому-то наследству, кроме нескольких дневников семьи да сундука золотых, Альдер решил взять всё в свои руки.

Альдер решил мстить.

И, путём интриг и природной хитрости, вернуть себе бизнес.

Так он вернулся в  Вал Руайо, но уже не в качестве преподавателя, а как бард, чьим негласным патроном была его бабушка, герцогиня Арлензаса, имея все задатки для того, чтобы стать хорошим шпионом и убийцей, Альдер быстро сумел показать себя в плане скрытности и актёрской игры, отчего стал одним из любимчиков при дворе Орлея и, иногда, даже за его пределами, попутно возвышая статус многочисленной семьи.

Но всё это было репетицией перед сольным представлением.

Подняв документы и пообщавшись с людьми разного тёмного толка, а так же переговорив с глазу на глаз — точнее, попросту выпытав — с лидером той самой банды наёмников, Альдер нашёл заказчиков убийства своей матери, семью одного из более мелких аристократов, получавшую свою долю от всего дела, и, затесавшись в группу менестрелей, приглашённых на один из приёмов, хотел был убить её главу. Вот только то ли те ждали подобного, то ли Создатель был не на стороне Альдера, придворный маг — целитель, связанный со стариком, узнал о смерти быстрее необходимого, по сути, застав барда на месте преступления и решив закончить всё это лично, ударив убегающему в спину сгустком пламени и навсегда оставив огромный и уродливый след от позора.

Началась суматоха и, воспользовавшись ей, Альдер сбежал, унося ноги всё дальше и дальше из Хоссберга.

Он не знал, что ему делать, куда идти, возвращаться в Орлей было сродни смерти, ведь он опозорил себя, отчего осталось всего два пути: Орден Стражей или церковь. И Альдер выбрал второе, поймав преподобную мать захудалой Нордботтенской церквушки и слёзно попросив её вылечить боль от ожога и приютить в лоно Церкви.

Так, из Альдербранда фон Отторна, одного из самых умных людей университета Вал Руайо и подающего надежды барда, он стал Братом Ульрихом, без всякого стимула жить и даже без цели в этой самой жизни, даже его природные амбиции разбились о суровую реальность церковной иерархии: дальше брата мужчина не сможет по ней продвинуться.

Прошёл год, Ульрих влачил своё жалкое существование в Нордботтене, полностью отвернувшись от мира и найдя замену душевной пустоты в вере: то, что раньше воспринималось, как должное просто по факту, сейчас стало самоцелью, его неординарный ум нашёл применение и здесь, в теологии, богословии и истории религии. И чем больше Ульрих читал и пересчитывал Песнь, тем сильнее понимал всю убогость трактовки. «Благословенны те, кто встают против скверны и не отступают». Так гласит один из её постулатов, вот только неужели вся эта «скверна» сосредоточена в магах, неужели убийцы, насильники и бандиты — не подходят под её описание, неужели вероотступники не носят внутри себя её ростки?

«Ересь», — скажете вы. Да, ересь, но церковный Орден, который бы поддерживал мир и справедливость, давал людям цель, финансировал открытия и изобретения, был высшим судом на земле стало для Ульриха чем-то сродни идее фикс. Привыкший держать всё в себе, он не говорил о мыслях и эмоциях на с кем, кроме бумаги, выжидая момента истины.  И он настал, в виде Бреши и Инквизиции.

Только-только воссозданная организация из легенд о тёмных веках казалась Ульриху тем, что могло стать фундаментом для будущей Церкви и Ордена, вот только чем больше он слышал о её деяниях, тем сильнее понимал, даже он, со всей своей харизмой, не сможет ни пробиться в верхушку, ни надавить на лидеров, подтолкнув их в нужное русло, вместо этого он присоединился к Камберлендской оппозиции, предоставив тамошним матушкам свои услуги, как теолога, шпиона и убийцы магов, под протекторатом местной Владычице имея доступ к самой большой магической библиотеке Тедаса и ведя свою игру и с разведкой Инквизиции, и с Корифеем, против которого, так или иначе, сражался весь мир.

Отгремели последние отголоски войны и вместе с запечатанной Брешью, нужно было выбирать Верховную Жрицу. Камберленд, поняв, что против власти и влияния Инквизиции им не выстоять, предложила кандидатуру Кассандры в пику заявленной официальным Скайхолдом Лелианы, ещё несколько недель велись страшные дебаты, временами дело доходило и до откровенных подлогов и резни, однако Инквизиция всё же сумела собрать достаточно голосов и с минимальным перевесом на Солнечный трон взошла новая Верховная Жрица, названная Викторией.

И это можно было бы назвать поражением, ещё одним поражением в громадной шахматной партии, вот только, как оказалось позднее, то был всего лишь «шах». Оппозиция набралась быстро и, поначалу разрозненная, вскоре, под управлением нескольких Владычиц Церкви, сконцентрировалась в Вольной Марке, засев в подполье и готовя очередной неудавшийся переворот.

А что же до Альдербранда — Ульриха?

Он решил взять всё в свои руки, дабы не уповать на старых церковных куриц. «Всё приходится делать самому», — почти как в старом, дрянном анекдоте. Камберленд, Хоссберг, Нордботтен, — он знал людей, которые уж точно были против таких реформ, пришлось приложить немало усилий, достать из глубин прошлого старые подпольные связи и остатками собственного наследства, а так же воспользоваться всё ещё продолжавшими бурлить волнениями среди народа, на которые был обращён взор пусть и сильной и опытной, но не всевидящей Виктории, прежде чем все они, под тем или иным предлогом были собраны в одном месте, а Ульрих стал их негласным лидером, поведя в известный на весь Тедас своим чуть ли не теократическим строем Тантерваль.

Оставшись, де-юро, всего лишь Братом, он, имея опыт, идеи и силы, быстро снискал расположение двора уже постаревшего Лорда-Канцлера Тантерваля, Джоффри Оррика, став его левой рукой и чуть ли не заместителем по всем делам, связанным с церковью, аристократом без титула и канцлером без места у ног Солнечного Трона, внештатным лидером разведки и своим человеком в ставке командования Триумвирата.

Именно он вместе — а иногда и вместо — с единственным и весьма болезненным сыном Лорда-Канцлера посещал подпольные собрания триумвирата, являясь голосом города и, увы и ах, разума, через несколько успешных операций по поимке шпионов разного калибра и, главное, фракций, став левой рукой и доверенным не только Тантерваля, но и двух союзных ему городов, выступая перед многочисленной свитой принца в качестве советника, а среди врагов, которые распускали слухи о том, что враг их чуть ли не демон — то ли Желания, то ли Страха — во плоти, прославившись под прозвищем Королевский Аспид.

Белая Церковь всё сильнее и сильнее движется к апогею своего краха.
Чтобы, сгорев, воспрять, подобно фениксу, с новыми идеями и догмами, стать тем, что действительно даст миру шанс, под его управлением или нет.

Отредактировано Alderbrand von Ottorn (2019-05-19 11:43:53)