— Они любят это делать, — вздохнул Маханон, похлопывая шерстистую морду со влажным тепло сопящим носом рядом с ладонью Элланы, невзначай прикасаясь, задевая ее пальцы, коротко переплетая со своими. — Это одна из моих причин оставлять его здесь. Свежий воздух, нужный корм, прогулки... Торак обожает на нём кататься, дай ему волю, будет с ним в полях с утра до вечера, — Лавеллан усмехнулся. — Здесь этого оленя любят и, мне хочется верить, он этим счастлив. Выглядит вроде вполне довольным, да? — шутливо уточнил долиец, кивнув на пережевывающего мох оленя. — Ради этого можно стерпеть пару-тройку намёков и чрезмерно довольных взглядов.

— Сдаётся мне, ты слишком много терпишь, — заигрывая с пальцами Маханона, то подставляя свои, то отводя подальше так, чтобы ему приходилось их ловить, вздохнула Эллана, вспоминая что терпение не всегда добродетель. Конечно, иногда чтобы  что-то получить, можно подождать: вытерпеть долгую разлуку ради новой встречи, потерпеть когда устал, а до дома еще далеко, но стиснуть зубы, и терпеть «пару-тройку намёков и взглядов» ради чего? Чтобы олень был счастлив? А как же твоё счастье, Маханон? Личное? Неужели косые взгляды и ощущение неискренности подарка, его направленность на то, чтобы указать место, твою второсортность с их точки зрения ничего не стоят? Даже если об этом не говорится прямо. Лучше получить удар кнутом, чем терпеть такое общество. Кнут это всего лишь боль, а рана заживёт, может быть даже не оставив следа. Но годы унижений, моральных компромиссов, давления меняют тебя и ты и сам начинаешь чувствовать себя недостойным. Мельком глянув на их кольца, Эллана хмыкнула, понимая и поднимая глаза на мужа.

— Так ведь было всегда, верно? Косые взгляды ради Хасала. Одиночество ради чужой любви. Всегда найдётся что-то, ради чего ты сам себя загонишь в угол, задвинешь на второй план, — повернувшись к Маханону, обнимая и не обращая больше внимания на оленя, Эллана всматривалась в его лицо, перебирая пальцами выбившиеся из косы тонкие волосинки на шее. — Не надо так больше. Ты важный. Ты самый важный.

Он поймал её взгляд, несколько секунд явно не догоняя, о чём речь и... а что не так-то? Лавеллан озадаченно сомкнул руки на талии жены, всё ещё, словно в первый раз, любуясь и наслаждаясь её объятиями, её вниманием, ее согласием, как чем-то дарованным свыше и не кажущимся вероятным. Маг улыбнулся уголком рта, без особой уверенности — скорее тому, как он услышал её смущающе приятные слова, чем тому, как он их понял.

— Уж прости, — негромко возразил он с лукавством в голосе, приблизив свой нос к её, — но в моей жизни всегда будет кое-что... кое-кто — важнее меня самого. И ты её отлично знаешь, — Маханон заглянул в её глаза, улыбнувшись с подсказкой ответа, и поймал губы Элланы долгим, довольным поцелуем, неспешно скользнув ладонями по её спине и крепче прижав к себе. Отпускать не хотелось, не хотелось прекращать эту ласку, которой пить и не напиться. От жадности перетекающих один в другой поцелуев сбилось дыхание, вынудив наконец, с идиотским смущением от счастья улыбаясь, переплести пальцы ладонь к ладони и вспомнить о том, зачем они вообще здесь, рука в руке двинувшись к выходу.

Тем временем Мартан взнуздал и вывел во двор двух серых в яблоках хайеверских рысаков, заезженных парой — и годных как в упряжку, так и под седло. Один со шкурой потемнее, другой чуть более теплого оттенка — не настолько, чтобы разительно отличаться, но достаточно, чтобы интереснее смотреться рядом. Высокий чёрный конь и аккуратная, крепко сбитая снежно-белая кобылка с мелко вьющейся облачными волнами гривой остались в стойлах. Белую эту лошадь точно стоит теперь продать — разве станет Эллана ездить на прогулочной антиванской пасо с их характерной мелко-собранной рысью, выученной под седло для тех, кто привык кататься в каретах большую часть жизни и мало что знает о том, как держаться верхом? Во всяком случае, у Маханона был резон рассчитывать, что Эллана училась держаться верхом для дела, а не для красоты.

Приняв у конюха и передав повод светлого рысака Эллане, Маханон улыбнулся ей и вспрыгнул в седло своего темношкурого, дожидаясь, пока Мартан на всю ширину откроет створ калитки, чтобы выпустить всадников. Головой указав спутнице, чтобы проезжала первой, Лавеллан замыкающим выехал на петляющую мимо поместий, разъезженную гружеными телегами дорогу.

— Выбирай, куда, — предложил он Эллане, щедрым жестом обводя лежащие впереди поля и лес. — Если возьмём западнее, выедем к реке. Совсем на восток — вскоре увидишь Джейдер, а если северо-восточнее, то через час с небольшим будем у моря, — провёл он краткий географический экскурс. В одиночку кататься верхом по окрестностям было его любимым развлечением в тёплое время года — ни в каком даже самом изолированном кабинете серьезные книги не читались так легко, как на природе, у корней шумящего кроной дуба, прикрывающего путника листвой от слишком яркого полуденного солнца. Сейчас, правда, от солнца того были одни наметки, блеклый круг за серой поволокой в вышине, да и облака клубились с явным предчувствием дождя. На море будет сыро, серо и пронизывающе холодно, но свежесть эта будоражит и зовёт двигаться живее и только глубже дышать.

Выйдя во двор, Эллана увидела двух прекрасных лошадей, будто сотканных из клубящегося над полями тумана. Они легкой нетерпеливой поступью перебирали ногами, ожидая всадников. Она поздоровалась с конюхом, по-видимому, это и был Торак, который заботился и об олене, и спросила как зовут кобылу, приготовленную для неё. В отличии от Хано, Эллана не спешила скорее взобраться ей на спину, а знакомилась, поглаживая лошадку по морде и тихо нашептывая, извиняясь, что не принесла никакого лакомства, спрашивая согласится ли она, покатать её, несмотря на эту оплошность. Стоящий рядом конюх, услышав, протянул ей половинку морковки и Эллана, благодарно кивнув, взяв угощение, подставила ладонь мягким губам рысака. 

— Ну что, красавица, покатаемся? — улыбнувшись, эльфийка провела рукой по теплой бархатистой шее животного и, вставив ногу в стремя, легко запрыгнула в седло, в который раз отмечая как приятно меняется ракурс обзора. Сидеть на спине лошади и смотреть вниз, это совсем не одно и тоже, что выглядывать из окна второго этажа. А словно самой чуть-чуть подрасти и стать выше окружающих. Улыбнувшись мужу, Эллана первая выехала за ограду, задумчиво оглядывая окрестности, прокручивая в голове его слова. За полями темнела еле различимая в тумане кромка леса, солнце висело низко и на дальнюю поездку времени могло и не хватить. Она растеряно поводила головой, выбирая между желанием увидеть море и здравым смыслом, и выбрала первое, направляя лошадь на северо-восток. Хотелось сорваться с места, и нестись вперёд как ветер, но Эллана не знала сколько времени простояла кобылка в стойле и предпочла дать ей время для разогрева и никуда не гнать до поры. 

— Когда ты научился ездить на лошади? На войне? — спросила она поравнявшегося с ней Маханона, вспоминая свои первые не очень удачные уроки. Мигель не был особенно терпеливым учителем, карающий за ошибки, с маньячной тщательностью подмечающий все недочёты, взваливающий на ученицу больше того, с чем она действительно могла бы справиться, всё время заставляющий пытаться прыгнуть выше головы, но и вселяющий уверенность, что если уж с этим справилась, то и другое будет нипочём. — Или для развлечения? — споткнувшись о собственный же вопрос, Эллана глубоко вздохнула, понимая глупость и иррациональность попыток докопаться до того, о чем она и знать не желала. Всё что нужно у неё было, лишь руку протяни, помани взглядом, улыбкой, а остальное надо просто отпустить, как то, что уже ушло безвозвратно, иначе она так и будет биться о его прошлое лбом, безосновательно ревнуя к тому, чего нельзя изменить.

— Э нет, — безобидно рассмеялся эльф, повернув к ней голову, — для развлечения я учился не этому. На лошадь я впервые сел ещё в Убежище. Хотел отправиться с другими в срединные земли и соврал, что умею. Думал, прокляну всё за ту поездку, честно, — вспомнил он теперь с беспечной улыбкой. — Уже потом, когда Инквизиция рекрутировала ферелденского заводчика, у нас появились толковые лошади и учителя, готовые помочь. Среди рекрутов было не так уж мало тех, кто лошадь только на рынке и видел, так что тренировки включили в общую муштру. Но, знаешь, лошади не галлы, — усмехнулся Маханон, похлопывая своего рысака по шее. — С ними проще найти общий язык — и дураком себя пореже чувствуешь.

С рыси на галоп, с галопа на рысь, меж невысоких холмов по петляющей между ними проселочной тропе, по застеленному туманом пожухлому лугу, — и наконец впереди из серого полога облачной взвеси неба показался линией меж землей и небом морской простор, по мере приближения обрастающий деталями и проступающей колышущейся тёмно-серой водой, отражающей облака. Недремлющее море, как всегда, беспокойно лизало скалистый берег набегающими бурунами пенных волн. Указав в сторону подходящего лошадям пологого спуска к самой воде, Маханон первым пустил по нему рысака, мимо хвоистой поросли и нескольких кривоватых, одиноких сосен выезжая на вычищенную приливами широкую полосу из песка, ракушек и гальки, перемеженной редкими красноватыми пятнами водолюбивых сорняков. Пустынный, выстуженный непогодой, берег был неприветлив и полон сырой соляно-морской взвеси брызг, висящих в воздухе следами особенно крупных волн, разбивающихся о клыки торчащих впереди скал. Купаться здесь даже в полном штиле — а такое вообще бывает? — было бы чистым самоубийством, да и влажную свежесть, треплющие за шеи и затылки порывы ветра, подвывающего свистом в ушах, трудно было назвать приятной прогулочной погодой, но в тревожном бурлении этом было своё очарование — особенно для глаз тех, кто большую часть своей жизни и моря-то как такового не знал, привыкнув к шуму леса, а совсем не к этой лютующей, тяжеловесной глубине воды впереди сколько хватает взгляда.

совместно
Прежде прогулки, чтобы не тянуть лошадь на поводу за собой, Маханон поискал взглядом подходящий валун поблизости и на полминуты отвлёкся, чтобы явно привычным жестом примораживая к поверхности поводья обеих лошадей, сковав камень под ладонью прозрачно-синей похрустывающей коркой толстого, ирреального льда в легкой стылой дымке — и, мимолетно сосредоточившись с закрытыми глазами, зачерпнул сил Тени ещё раз, чтобы сплести из них сторожевой маяк. Берег хоть и выглядел пустынным и не предвещал появления людей или диких животных, способных покуситься на привязанных рысаков, но лучше не рисковать. Вернув ладонь Эллане, маг охотно позволил утянуть себя неспешно пройтись у шумных волн. И удивленно вскинул брови, когда услышал, к чему был заданный ею вопрос.

— Занимается любовью, а? — предельно понизив голос, с шутливым подначиванием переспросил Маханон на самое ушко указывающей ему на скалы Элланы, притянул её поближе и, невзначай опустив руку несколько ниже ее талии, огладил ладонью под курткой. Остановившись, чтобы дослушать объяснения, долиец с коротким смешком прижался губами к виску подруги. Слышать от любимой девушки, законной перед всей судьбой жены своей такие аналогии было одновременно и странно, и крайне заманчиво — до широкой ухмылки, спрятанной смеющимся выдохом в прядках её волос. О чём ты только думаешь, а, Элль? О чём ты меня заставляешь думать? Даже здесь, на выстуженном берегу, среди запахов соли и выметенных на гальку водорослей.

— Если так, то эти двое и вовсе никогда не мирились, — усмехнулся маг, бросив взгляд на волны и скалы. — Говорят, на Недремлющем море не бывает штиля и покоя. Но не скажу, что это плохо, накал страстей делает всё это только интереснее, — заметил он, намеренно стараясь звучать рассудительнее. — Знаешь же про знаменитый лучший способ заставить женщину замолчать, когда она злится? — одной рукой обнимая ее поперек спины, второй он кончиками пальцев коснулся под краешком челюсти Элланы, побуждая повернуть голову и с удовольствием всмотревшись в её глаза. Несколько секунд самого простого и чистого наслаждения — тем, что он вообще может смотреть на неё так.

— Так вот, никакой он не лучший. Потому что женщина не должна молчать — она должна стонать от наслаждения, — проговорил Маханон почти в самые губы девушки, без промедления приникая к ним в настойчивом, жадном поцелуе, словно намеревался посоревноваться в этом с морем. Обеими руками он крепко обвил ее за талию, тесно и сильно прижимая к себе, отказываясь отпускать и разлучаться даже на эти недолгие минуты бытия на расстоянии даже просто вытянутой руки.

— Ma’haurasha*, — выдохнула Эллана, отрываясь от поцелуя, выныривая из него, словно из пучины волн, забывая о чем хотела сказать, глядя на мужа и пытаясь вспомнить мысль, которую Хано перебил. А не важно. Разве может быть что-то важнее его? Никакая непогода не страшна, когда он так обнимает и целует её. Как заставить себя оторваться? Как заставить подумать о чем-нибудь, кроме него? Его слов, его губ, его прикосновений, всего того, что уже произошло между ними и еще произойдет? От счастья этого ощущая себя пьяной у которой заплетаются, теряются мысли и слова повторяются по кругу.

— Я люблю тебя, — и еще тысячу и один раз повторить их, нет, лучше твердить до бесконечности, пока они не станут такой же неотъемлемой его частью как татуировки. Как глупа и слепа была она раньше, не разглядев, не узнав в нём любовь еще тогда, давно. Не позволив и себе почувствовать, что за дружбой прячутся более серьёзные чувства. Была бы она счастлива без него? Даже смешно теперь вспоминать то одиночество, ту тоску, ту надежду на возвращение друга, которая сбылась буквально вчера. Вернулся. Как будто она достаточно искупила страданиями всю вину перед ним за былое непонимание очевидных другим чувств, и теперь, наконец-то, заслужила счастье. Единственное возможное. Никакой клан, никакой Шайен, никакой Перес, никто другой никогда не был таким важным и близким, не проникал так глубоко в саму основу, не заставлял ощущать что без него и её в миг не станет, она рассыплется, разобьётся как волна о скалы. Околдованная. Окольцованная. Завороженная. Влюблённая. О чем еще она может думать? О чем ещё ей говорить?

От этих ее слов губы Маханона медленно, словно боязливо изогнулись в улыбке — куда более скромной, чем обычно, чуткой, но в чуткости этой по-особенному искренней. Любит? Так может быть? Так бывает? Она второй раз уже говорит это — в такие моменты, когда хочется верить каждому слову. Да ладно, любит или нет, это ничего не меняет, лишь бы ей было хорошо. Не для себя он этого хотел, но для неё — потому что чувство это было лучшим из возможных. Каким бы безбожно не дотягивающим до идеала, достойного Её, а не мнил себя привыкший не ставить себя высоко маг, но он отчаянно желал всё-таки дорасти, достать до этих рамок, заполнить их цветом, звуком, силой — для неё. Быть заслуживающим её, не подвести и не обмануть — в том, что она, быть может, и правда начинает к нему чувствовать. Это ведь не так уж и невозможно, верно? Да, раньше он был никем, просто друг, просто рядом, взгляды мимо, улыбки другим, объятия чужих рук. А для него просто сидеть рядом на берегу, пол-ладони от плеча до плеча, было благословением. Не то что вот так держать её, касаться, целовать, сливаться в единое целое. Но ведь и сам он теперь другой — сильнее, умнее, значимей, умелей. С теплом, прилившим к коже от услышанного, Лавеллан улыбнулся отчетливей и снова прильнул поцелуем к губам своей нареченной, увлеченно и искусно лаская их в безмолвном ответе, в утверждении своего собственного истового, обожающего "люблю". Тысячу раз и ещё тысячу тысяч. Больше, чем хватит до конца жизни. I su uthenera.

Они могли бы вечно стоять вот так, целуясь, утопая друг в друге, одни на мили расстояния вокруг, забыв обо всем прочем, словно те самые море и берег, не прекращающие беспокойно ласкаться рядом — и берег тот манил, вынуждая море снова и снова бросаться вперёд, добегая белесыми от пены потеками воды почти до самых их сапог, наполняя лужицами цепочки следов и постепенно размывая, слизывая их с песка. Но, пожалуй, именно это вполголоса произнесённое сравнение и убедило наконец вырваться из плена очарования и пойти плечом к плечу, ладонь в ладони, посмеиваясь и искоса кидая взгляды и улыбки, вперёд по берегу, к самым далёким осколкам скал, рассекающим его. Говорить о чайках и о волнах, о ветре и злой погоде, вспоминать, какое похожее ненастье и когда прежде случалась с каждым из них... Остановиться, смотреть на набрякшее серое небо, нежданно вместо обещанного дождя сыпанувшее тающим снегом, ловить мокрые снежинки на ладони — а затем, словно желая перещеголять и его, стряхнуть с рук целый рой превосходно колких, белоснежных льдистых искр, тут же подхваченный и разметенный ветром по пляжу во все стороны. Забраться на зубья скал, смотреть с высоты на сгущающиеся над морем сумерки, пить из фляги приятно кисловатый сидр, закусывая сыром и хлебом — немного примявшемся в сумке, но всё равно невозможно вкусным вот так, вприкуску с морским воздухом. Закат остался где-то там, за густой пеленой облаков, по эту сторону лишь угадываясь по неуклонно иссякающему свету. И — сквозь быстро собравшийся полумрак вернуться к лошадям, светлыми шкурами своими в нечетком мареве подступающей ночи и правда напоминавшим клочья тумана. Рысить домой через поле и гнать галопом в шутливые наперегонки по подворачивающимся надежным тропам довелось уже в почти полной темноте, с одной только тусклой полоской света над самым горизонтом — и судя по тому, как спокойны были лошади при виде слетевшихся к ним потрескивающих энергией шаровых молний, для них эта магия была уже знакома и привычна. Мерцающие шары света метались у копыт, меняя и путая тени, бросая фиолетовые отсветы на траву, и отстали уже ввиду домов, где светом окон и фонаря за калиткой манило чьё-то согревающее ожидание. Завидев всадников, карауливший на крыше сенницы мальчишка тут же дал деру в пристройку, позвать старших. Склонившись с седла у калитки, чтобы сбросить крюк с внутренней стороны, Маханон спешился и первым завёл рысака внутрь, придержав створку для Элланы. Мартан уже шел к ним, чтобы принять и расседлать лошадей.

Один только запах запеченных грибов и жареного мяса с кухни нагонял полный рот слюны; сидр и сыр успели забыться за разбуженным прогулкой аппетитом — но после часов скачки никто сразу их за стол не звал, конечно же. Зато бадья в купальной комнате уже была наполнена горячей водой, ждали на стульях свежие мягкие полотенца и чистая одежда — приятное обстоятельство, заставляющее до дрожи в коленках от благодарности ценить заботливые руки Навьи, это всё сюда сложившие. И ванна, как Эллане в первый ее визит сюда совсем не показалось, прекрасно вмещала двоих. После всех процедур застегивая рукава рубашки, Маханон помог жене — всё ещё с опаской неверия, непривычки, но одновременно и с бесконечным наслаждением называя её про себя так, с каждым разом, с каждым движением заново убеждаясь, что это правда, — подсушить волосы, свои предпочтя не заплетать, а просто заколоть в низкий хвост. В бессчетный раз поцеловав её в висок и приобнимая за талию, он повлёк Эллану за собой в столовую, где Навья с Латишей уже заканчивали собирать стол. Они сели все вместе, хозяева и слуги, словно и впрямь были одной семьей — разве что Мартан и Элрен, куда как реже женщин бывавшие в богатом убранстве дома, выглядели не до конца в своей тарелке, сидя с другого краю стола. Навья заняла место между своими детьми, передав Латише право поухаживать за мастером Лавелланом и его гостьей. Торак с любопытством ко всему ерзал на стуле, но твердая рука матери заставляла его помнить о правильном поведении воспитанного мальчика.

Последним заняв своё место рядом с Элланой, Маханон улыбнулся, обводя взглядом знакомые лица, и прежде чем приступить к еде и напиткам, проговорил:

— Что же, теперь, когда мы собрались здесь все, я должен сказать вам о важном, — долиец перевёл взгляд на жену и улыбнулся чуть шире, под краем стола беря ее за руку. — Отныне и впредь в этом доме Эллана больше не гостья — она хозяйка. И моя жена. Всё, что говорит вам она, вы можете считать и моими словами тоже, — Лавеллан, обращавшийся к присутствующим, крепче сжал ладонь девушки и снова вернул к ней взгляд, совсем не желая отводить и не видя, как Латиша с радостной улыбкой прикрывает рот ладонью, глядя на Эллану восторженным взглядом; как вытягивается лицо Торака, не знающего, как реагировать на все эти "взрослые штучки"; как приятно удивлённо смотрит Навья, расплываясь в по-матерински довольной улыбке, одинаково адресованной обоим. Элрен и Мартан оба ограничились кивками — хотя молодой эльф и отвёл на время глаза, пожевывая губы и озадачившись какими-то своими мыслями. Маханону было без разницы — светлое счастье быть рядом с Элль, держать ее за руку, целовать — не при всех, конечно же, потом, позже, наверху, — с лихвой заменяло ему сейчас весь окружающий мир.

Она смущалась сказанному им, пряча счастливую улыбку — от которой сердце его сжималось только слаще и билось так учащенно, что от вдохновения за спиной, казалось, вырастали огромные птичьи крылья, простирающиеся на половину обеденной залы, — а Маханону пополам с ревностным собственничеством к этому священному, особенному для них решению, к этим данным и полученным клятвам, к глубине которых и на милю подпускать никого не хотелось, — пополам с вот этим всем отчаянно, до безрассудства хотелось те слова произнести. Ещё там, на берегу, он предвкушал этот момент и думал о нем, раз за разом прогоняя перед мысленным взглядом. Вот так при всех, ясно, твердо и с гордостью. Словно закрепляя, укореняя еще глубже свою пробуждающуюся веру в то, что он и правда может быть тем самым. Не просто остатком, к которому обратились от безысходности, и не слабой заменой тому, чего она на самом деле заслуживает, тому, что и кто обязан у нее быть. Там, в горячей воде ванной, бережно приобнимая Эллану, умиротворенно вытянувшуюся на нём и так доверчиво, уютно приникшую щекой к груди, расчерченной чужеродными чёрными узорами, Маханон и правда словил себя на этом чувстве, этом довольстве собою, этом понимании, что он и правда в силах сделать её такой счастливой, как не сможет никто другой. Хотя бы сегодня, хотя бы сейчас, когда не пришло ещё время прощаться и расходиться в разные стороны на небо ведает какой долгий срок.

Но кольцо на пальце делало мысли о расставании этом чуточку легче — они связаны, соединены, обещаны, и связь эта сильнее любого расстояния, любого времени порознь. Связь давала надежду, и даже мрачные страхи с ней не так давили на душу, потому что счастье — вот оно, уже здесь и сейчас, засыпать в обнимку, слушать ее дыхание и сквозь подступающий сон целовать рыжую макушку. И что бы не случилось потом, это — было у них. Достигнуто, записано, пережито и положено в сокровищницу самых лучших воспоминаний, успокаивающих, насыщающих, отгоняющих привычное за годы чувство неприкаянности и тяготящие видения маняще ярких яблок на высокой ветке, до которых сколько не прыгай и не тянись — не достанешь, не получишь, так и останешься ни с чем, если не считать мечты и тоскливого стремления. Теперь это всё позади, и как раньше, меньше, уже не будет. Она останется здесь, с ним, как бы далеко не увели её дела и дороги. И даже там, вдалеке, он непременно вскоре снова отыщет её — по-настоящему свободной и готовой теперь уже без оглядки на цепи прошлого пройти рука об руку с ним до конца. За спиной он её больше никогда не оставит.

Грань перехода была тонка и неощутима — в один момент он ещё чувствовал теплый вес одеяла и головы Элланы на своём плече, её обнимающую руку, а в другой — уже стоял босыми ногами во влажной от росы зеленой траве, в окружающем шуме ветра и запахе земли после дождя. Маханону редко снились сны — вернее, редко запоминались ему, когда он просыпался. Но этот сон он знал хорошо. Не нужно было глубоко заглядывать и закапываться ему в душу, чтобы увидеть и скопировать эти картинки, а затем с весьма ограниченной фантазией обратить их против носителя такой памяти. Демонам нравилось играть с такими яркими, эмоционально жгучими воспоминаниями, нравилось, что он даже годы спустя не может унять тревожно частого дыхания, с тяжело вздрагивающим в груди сердцем двигаясь сквозь заросли подлеска, окружающие стоянку клана. Дальше бывало разное. Иногда крики, звон, дымная чернота и кровь, растерзанные тела, похожие на те, что он видел, идя за войсками в сломанные ворота Адаманта, пугая и рождая мучительный гнев на тех, кто хватал за руки, валил на землю, раздирал испачканное белое платье на рыжеволосой эльфийке. Иногда это было сборище клана, на котором все смотрели мимо и не замечали его присутствия, словно он призраком ходил среди живых, отгоняя боль бессилия и отчаяния. Иногда — эти живые от касания его опадали гниющими трупами, стремительным тленом оголяющими кости, и он снова, снова был во всём этом виноват. Иногда эти поиски, этот путь, затягивался неимоверно, и за каждым просветом на бегу не оказывалось ничего, лес длился и длился, не позволял ему достичь цели, пока легкие не начинали гореть и сердце рваться в панике. Мало кто из демонов, сплетавших подобные видения, догадывался увести его дальше, в другие сны — ту же атмосферу орлейского бала и насмехающихся масок. Не стоило и сомневаться, что тысяча и одно переживание минувших дня и ночи привлечёт к магу внимание с той стороны — и что его, перешагнувшего разумом в Тень, будут в ней ждать.

Но клана за деревьями не было. Тихая прогалина под ночным звездным небом, пасущиеся в загоне пара оленей и галл, и — деревянный фургон, похожий на аравель. Приставная лестница к открытой и занавешенной алой тканью двери глухо скрипнула под ногами. Эллана, спавшая на просторной кровати внутри, приподнялась на звук и сонно улыбнулась ему:

— Далеко ходил?

Он промолчал, рассматривая её, и девушка села на кровати, всё так же нежно и успокаивающе глядя на него. Растрепанная, завитки рыжих волос по обнаженным плечам, даже в таком простом движении грациозная и гибкая, как лань, одно удовольствие любоваться ею — и тем, как она аккуратно спускает стройные ноги на плотно сбитый дощатый пол. 

— Снова не можешь уснуть из-за мыслей? — спросила она, поднимаясь навстречу и запоздало, уже дав на себя взглянуть, стянув с кровати тонкую белую простынь, чтобы в неё завернуться. Вздохнула, подступая ближе к мужу. — Я же просила, не оставляй меня надолго одну.

Она положила ладони на его грудь, прижавшись ищущим уюта и утешения зайчонком, и Маханон сам не понял, в какой момент обнял её, защищая и забирая от всего мира к себе, только к себе. В самом деле, чего ему не спится? Зачем мучить тревогами ускользающие дни, когда решение давно принято, когда между ними и всей проклятой цивилизацией легли мили и мили дикого леса, дающего убежище и покой до самых последних дней, сколько бы их еще не осталось? Зачем, если так просто быть счастливым здесь и сейчас, с ней, до самого конца? Он и сам не знал ответа на этот вопрос. Что погнало его в ночь, в темноту, в дышащий тишиной и покоем лес за пределами их маленькой временной стоянки. Ведь завтра снова взойдёт солнце, будет играть чудесным золотом на её волосах и попадать на уголки глаз, заставляя щуриться со улыбкой. И охота будет удачной, и Эллана будет смеяться, сидя на широких ступеньках и сшивая подсохшие шкурки в тёплую накидку на зиму, быть может, уже не для себя и не для него, как им обоим мечталось... И даже если небу суждено расколоться и рухнуть, расползаясь сполохами потустороннего зеленого света, они будут стоять против него вдвоем, рука в руке, всё равно — рядом, вопреки всему — вместе. Не жалея ни о чем, потому что счастье у них уже имелось — и всё, что свыше, было только приятным подарком, балованьем от судьбы, сладким, но не таким уж остро нужным излишеством.

Всё это будет — но завтра. А сегодня он молчал, глядя в темноту фургона мимо её рыжей макушки, никак не в силах разобрать, что же там такое висит на стене и загромождает стол. Веники трав, бутылки, книги какие-то... Эллана с упрёком вздохнула в его руках, поднимая голову и вглядываясь в лицо Маханона:

— Это всё та женщина, правда? — едко спросила она, и голос её дрогнул, горько надломившись предчувствием слёз. — Из-за неё ты не спишь, да? Нет, не говори ничего, я знаю, что это она, — эльфийка отпрянула, отворачиваясь и придерживая покрывало на груди. — Даже здесь, Хано... даже здесь ты...

— Элль, — он, уязвленный несправедливой этой обидой, потянулся следом, но она не далась в руки. — Элль, я же поклялся тебе. Ну что ты такое говоришь?..

— Это ты не знаешь, что говоришь, — долийка едва не зашипела, вскинувшись и ткнув пальцем в сторону Маханона. — Ты засыпаешь и просыпаешься с её именем на губах, думаешь, я не слышу, что ты шепчешь ночью?..

Он замер, скованный опаляюще холодными мурашками страха. Но он же не... Он не может, верно? Что он может шептать, если даже не думает, не вспоминает о ней? Если и вспоминать-то не хочет, всё былое оставив позади? Но слова эти кольнули неприятной жутью. Нет, он не хотел ранить Эллану вот так. Он же правда отпустил, прогнал от себя... неужели не удалось? И осколок всё ещё сидит внутри, слившийся, сроднившийся, вплетшийся в память и сны, и он не в силах вырваться из пут этого прошлого. Слишком глубоко, слишком долго, слишком много — не отделиться теперь, не отделаться... Боль слёз, вставших в её глазах, отзывалась его собственной болью. Неужели он и правда виновен в чём-то таком, в чём-то ужасном, сказанном после всех его сладких слов, после клятв и обещаний? Нет, нет... ну нет же!

— Элль, я правда не... — запнулся Лавеллан, всё ещё пытаясь протянуть к ней руку и наконец касаясь плеча. Эллана вздрогнула под прикосновением и всхлипнула, запрокидывая голову в борьбе с подступающими слезами, пока он, растерянный, ещё только тянулся своей мыслью к тому, чтобы обнять, утешить, успокоить её. Заверить, что это всё неправда, что он никогда бы... или всё-таки когда? Неужели так запятнала его эта порочная связь, что теперь никогда не отмыться, не содрать с кожи те объятия и нежности былого?..

— Ничего, — пересиливая себя, ломким от горечи голосом произнесла она, всё ещё отворачивая голову от его руки. И вместе с тем — находя её ладонью, накрывая и сжимая пальцы. Словно за последнюю соломинку хватаясь, крепко, в поисках опоры и надежды. — Ничего, мы справимся, — тон её скатился до надсадного шепота. Она готова была бороться, и упрямство это облегчало навалившийся на его душу груз — Маханон почти улыбнулся, пытаясь заглянуть в глаза Элланы. Единственной, что бы она там себе не думала. Самой нужной, самой важной — кто бы ещё не входил в его жизнь, только она оставалась в самом его сердце. И она так нуждалась в нём — больше, чем в чем-либо другом в этом мире и за его пределами.

— Нужно совсем немного, — шмыгнув носом и взмахом головы сгоняя слёзы, Эллана наконец посмотрела на него и даже улыбнулась сквозь грусть. — Совсем чуть-чуть, — так мило, с нежностью в тонком голосом сказала она, словно заигрывая с ребенком.

Теперь вздрогнул всем телом Маханон, когда понял, что во второй руке она держит кинжал. Лезвие холодно серебрилось в тускло пробивающемся снаружи свете звезд и лун. Почему ему до сих пор не пришло в голову зажечь молнию? Почему они до сих пор стоят в этой темноте?..

— Элль, что ты... — Лавеллан отнял руку, подаваясь на шаг назад и неверяще поводя головой. Сколько ни пытайся смотреть на её лицо, а взгляд цепляется за кинжал, поднятый на уровень плеча и умело сжатый в тонких пальцах. Узел простыни, низко завязанный на груди, вздымается в такт напряженному дыханию, взгляд впивается горяще и алчно — кажется, что только волосок терпения отделяет её от того, чтобы броситься на него с оружием.

— Всего немного, Хано, — жалобно повторяет она, просяще сводя поднятые брови. — Она попала так глубоко. Я вырежу её из тебя. Я тебя освобожу. Я осторожно, правда, я не сделаю тебе больно. Только не тебе, — Эллана ступила на шаг ближе, занесенное лезвие качнулось в руке, опасливо притянув к себе взгляд прижавшегося спиной к стене Маханона. — Отдай это место мне. Отдай, пожалуйста. Ты же знаешь, я должна быть там. Я, не она. Если ты правда любишь меня, ты ведь не оставишь меня здесь одну...

Еще шаг, еще ближе, и отступать ему уже некуда. Лезвие почти над самым сердцем, хватит одного короткого удара. Она просит, надеется на него, зная, что он не в силах отказать. Только не Эллане, только не той, которой принадлежит всем собой, каждым мгновением, каждым вдохом. Ей одной, а не этому вот... недоразумению. Резким движением перехватив запястье девушки, маг сжал его так, что она взвизгнула, роняя кинжал, зазвеневший на полу.

— Люблю, ты права, — проговорил он, вглядываясь в испуганное лицо и с трудом сдерживая злость. И какая же падла посмела натянуть её образ? — Только не тебя, — эльф сильным толчком отшвырнул ахнувшую "Эллану" прочь, и та, врезавшись бедром в стол, с грохотом сбитых вещей и опрокинутой табуретки упала на колени, всхлипывая в распутавшейся простыне. Это было больно — ему самому больно и неправильно вот так с ней обращаться. С той, чей облик она приняла. Но поддаваться горечи и желанию пожалеть о своём поступке было некогда — сейчас, когда власть существа пошатнулась, было самое время что-то предпринять — не обращая внимания даже на её плачущее "Хано!", отозвавшееся в ушах таким знакомым голосом. Маг стянул к себе окружающую энергию Тени, перебивая контроль демона над этой частью реальности снов, устанавливая свои правила. Хрена с два какому-то Желанию удастся его обдурить...

Мир вокруг задрожал, перетекая, разрушаясь, становясь грозовой бурей. Тем, что всегда было ближе, что всегда давалось лучше, с чем он с самого начала был на "ты", живя и дыша в унисон с рокочущей, сыплющей дождём и сверкающей сполохами стихией. Скрипели доски, фургон шатало от поднявшегося ветра, падала и разбивалась посуда, где-то снаружи закричала раненная галла. С треском сломалась и была вырвана неумолимой мощью потока передняя стенка, и всё залил свет изменившегося неба, в котором до самой земли бурлил серым и чёрным грозовой фронт. Энергия текла по жилам, пронизывая, щекоча до желания смеяться в голос; его переполняла сила, невероятная в своём Теневом масштабе, и вся эта громада бури рождалась из его воли, в его власти, его контроле. Свирепствующие завихрения тянули на себя всё, срывали траву, в щепу крошили призраки деревьев, уволакивали в неведомое поднебесье куски интерьера, стол, табуретку, обрывки бумаги из книг — и вместе с ними саму завизжавшую и на ходу обретающую свой привычный облик демоницу, бесполезно пытающуюся ухватиться за всё, что летело в бурю вместе с ней. Молнии вспыхивали, пронизывая ветвистыми разрядами тёмно-серые лохматые бока тучи, оглушительно грохочущей и подсвечиваемой этими сполохами изнутри. 

Несколько ударов сердца — и вместе со схлопывающейся, втягивающей внутрь саму себя грозой Маханон оказался свободен, один в заволокшей уже всё вокруг неясной, скалисто-серой мгле, не оформленной ничьей волей, только отголосками его магии, отраженной природой Тени. Закрытые глаза, одно отвергающее зыбкую ирреальность желание — и он, сдержанно вздрогнув от перемены ощущений, проснулся, осознавая себя всё там же, где и был: под одеялом, съехавшим куда-то набок во сне, рядом с тихо дремлющей под боком Элланой. Настоящей Элланой. Медленно переведя дыхание, эльф скосил взгляд, всматриваясь в её безмятежно спящее лицо, и улыбнулся. В комнату из-за прозрачных штор на окнах сочился золотистый солнечный свет, опустившийся с потолка уже до самой кровати знаком позднего утра и высоко поднявшегося солнца; оттененный всё ещё клубящимися на небе тучами, но яркий и радующий, даже если мимолетный и заставляющий щуриться. Осторожно потянувшись, Лавеллан прижался губами к макушке любимой, стараясь не разбудить раньше времени, и поднял руку из-под одеяла, прикрывая глаза от света. Сердце ещё билось неровными отголосками беспокойства, в горле пересохло и драло, отчего приходилось раз за разом сглатывать, силясь прогнать это ощущение. Но в остальном от столкновения воль в Тени не осталось и следа — он даже особенной усталости не чувствовал, несмотря на всё то количество силы, какой манипулировал сознанием во сне. Его бытие там не затрагивало тело, спокойно остававшееся здесь, в физической реальности — и вот оно-то как раз отдохнуло отлично, охотно приветствуя начинающийся день. И даже липкая тревожащая память об увиденном во сне была ему побоку — потому что ну кто придаёт значение играм демонов, которые ни одного темного страха не упустят, непременно потянут за каждую торчащую ниточку в жажде тех чувств, что дают им силу и пищу. Вздохнув под закинутой на глаза рукой, Маханон смежил ресницы, слушая сонное дыхание Элланы и улыбаясь ее теплу рядом; единственный минус был в том, что рядом с девушкой — с женой, — дремота последних ленивых минут перед окончательным пробуждением улетучивалась куда как стремительнее обычного, наполняя азартным предвкушением ее улыбок, жестов и голоса, прикосновений и взглядов... и просто терпеливо лежать в ожидании, не подавая признаков пробуждения, было даже несколько сложнее, чем выбраться из пут сотканного тем, демоническим Желанием кошмара...

— Доброе, — хрипловато со сна и невнятно от распирающей уголки рта улыбки выдохнул Маханон вслед ее поцелую. Торопливость эта была дразнящей, одного касания — мало, и Лавеллан приподнялся следом, потянувшись ее догнать и "вернуть любезность", ухватить ещё немного ласки по праву своего.

— Мм-м? — остановленный ее обращением, долиец пытливо приподнял бровь. Не смеяться? Над чем?..

Он рассматривал верёвочку браслета на запястье, слушая Эллану и не зная, что и сказать, и только тепло улыбнулся, подняв глаза на подругу — на жену, на единственное и такое до смешного искреннее счастье своё.

— Спасибо, — с самой настоящей благодарностью и серьёзностью в тоне, смягченном подкатившими к горлу чувствами, произнёс Лавеллан, вглядываясь в лицо любимой и не в силах объять разумом всё вот это чудесное, что так нежданно свалилось на голову и даже пугало теперь страхом проснуться. Но нет, Эллана была настоящая, Эллана была живая — и Маханон, преисполненный необходимости в этом ещё раз убедиться, вдохнуть, услышать, ощутить в своих ладонях, коснулся ее пальцев, держащих браслет, походя скрепил его, сплетя концы с концами, изменив реальность их раздельного существования. И, подхватывая ладонь Элланы своею, сплетая и нежно сжимая пальцы, вместо всех звучащих и смущавших ее "глупых" слов — совсем, совсем не глупых, лучше и дороже любых самых умных научных книг, — целуя и опрокидывая её обратно в мягкие, залитые солнцем объятия кровати...

Уже позднее, когда солнце постепенно начало сползать с кровати на пол, позволяя просто лежать рядом, не щурясь и не закрываясь — пусть и лишая радости любоваться игрой яркого света на медной рыжине и его отражением в ставших небесно-голубыми глазах, глядящих в ответ так открыто и призывно, — Маханон, держа ладонь Элланы запястьем к запястью своей, разглядывая сплетающиеся, гладящие пальцы и обвивающий запястье браслет, который теперь никак снять, не порвав, не получилось бы, отвлеченно улыбался тому, что видит, млея в приятном расслаблении и тепле солнечных лучей на коже. Этому желанию Элль, этой надежде, запечатленной в браслете, трудно было подобрать слова по достоинству — и Лавеллан ловил сам себя на улыбке, пожалуй, такой же идиотской и одуревшей, каким сама Эллана, так отчаянно краснея, считала свой поступок. Слова хоть и значат много, но никакое "много", даже десять раз произнесенное вслух, не может заменить и одного жеста, идущего от самого сердца. В этом браслете, в этом застенчиво спрятанном взгляде было столько "я люблю тебя, ты дорог мне, я хочу быть с тобой", сколько и близко не вмещали слова, сказанные будто бы на пробу, брошенные, словно камешек в колодец, без далеких ожиданий. Слова успокоили их прошлое, кольца скрепили настоящее, а браслет — браслет был заделом на будущее. Каким бы оно ни было там, вдалеке. И это просто не могло остаться не отвеченным — одной благодарности принятия было мало. Он не может отпустить ее, не дав ей возможности тоже смотреть на что-то такое и вспоминать, что ее ждут живой и невредимой — не только в обязательство связанных судеб перед надетым на палец кольцом, а с надеждой на много-много большее. 

— Немного жалко твоих волос, — проговорил он, шутливо улыбаясь и кончиками пальцев второй руки, плечом подставленной под голову Элланы, поглаживая ее по виску и убирая несколько коротких выбившихся волосков за острое ушко. — Но я буду им очень дорожить, правда. Чтобы тебе новый делать не пришлось. Я хочу любоваться ими на тебе. Мало чего настолько красивого я еще в жизни видел, — бессовестно отвешивая комплименты, Маханон неохотно, напоследок бережно погладив сердцевинку ее ладони, расплел пальцы и приподнялся на локтях, после и вовсе садясь и немного склоняясь к девушке. — Позволишь мне вернуть любезность? Я тоже хочу, чтобы у тебя было что-то, что обязательно приведёт тебя назад ко мне.

Разрешения он, впрочем, спрашивал даже не для галочки — а просто чтобы прояснить свои дальнейшие действия. Легким пассом пальцев сотворив, практически вынув из воздуха острый осколок льда, похожий на лезвие ножа — холодный настолько, что его трудно было удержать в пальцах, он буквально вытягивал тепло из плоти и костей, — Маханон выпутал из своих растрепавшихся за ночь волос широкую прядь слева от пробора и простым движением обрезал ее, оставив лишь часть ссыпаться от виска на лоб. Отбросив осколок, сопровожденный малым развеивающим заклинанием, от которого магический лёд рассыпался искрами, едва простучав по полу комнаты, долиец взглянул на сравнительно короткую — волосы его были и в половину не настолько длинными, как у Элланы, — прядь в своих пальцах и в лукавой задумчивости склонил голову набок, улыбаясь уголками губ и снова потянувшись к шепчущей и посвистывающей сущностями духов Тени.

Таким не раз уже примененным им простым манипуляциям с физической реальностью учили всякого Первого, всякого будущего Хранителя, даже если тому не удавалось в полной мере овладеть путём повеления природой. Даже если ему было не по душе, не по мерке сердца управлять корнями, листьями и ветвями с такой легкостью, с какой делала это Дешанна, оставляя измененные ею растения живыми и едва ли не более сильными, чем они были раньше, но иным образом заставить корни убраться с дороги, древесные стволы отклониться и кусты разойтись перед аравелями было его, Маханона, прямой обязанностью — иначе зачастую жизненно важное быстрое передвижение по зарослям для клана стало бы невозможным. Пусть не искусством, но рабочим мастерством он владел — и потому сейчас его воле не составило труда изменить что-то настолько близкое и податливое, как собственные волосы.

Переплетаясь затейливой узорчатой вязкой, разделившаяся на несколько нитей прядь быстро превратилась в короткую ребристую ленту, плотно легшую на запястье Элланы, когда Маханон подхватил ее руку и приложил своё творение, с улыбкой подглядывая в ее лицо и снова сращивая концы с концами. Заметно было, что браслет этот создан магией, не руками — скрепленный материал лежал в узоре волосок к волоску, сотканный в форму, прямиком заимствованную из воображения, представления долийца о том, как-оно-должно-быть, — но в том и был смысл, в том нашла отражение его суть, суть мага, способного изменять мир и подчинять его, навязывая свои правила. Погладив большим пальцем получившееся украшение, маг улыбнулся шире и подтянул ладонь Элланы к губам, тепло целуя почти самое ее запястье и снова сплетая пальцы, браслет к браслету. Витиеватая рыжая веревочка и широкий, с палец, узорчатый ободок. Ты мой. Ты — моя. И совсем это не глупо, когда веришь.

— Будем вставать? — предложил Маханон, насладившись этими приятными мгновениями. Как бы там ни было, что бы там ни было, а время уходило, подбираясь к скорому полудню. И вчерашняя тоскливая грусть постепенно становилась сегодняшним тонко-ломким, но всё-таки смиряющися спокойствием. Если так надо, значит, так надо. Они справятся, они обязательно переживут всё это. И ни одна секунда до не проходит зря, каждый вдох этих дней будет помниться сокровенным согревающим угольком памяти, когда лошади унесут их в разные стороны. И к этому моменту неизбежности каждому из них нужно быть во всеоружии и полной готовности к грядущим трудностям.

совместно
Она не просто нравилась. Маханон, тщательно и не без былой сноровки — о причинах которой он сейчас, впрочем, даже и не вспомнил, — затянув шнуровку на платье, отметил это поцелуем над лопаткой и отступил на шаг, любуясь Элланой с самой что ни на есть довольной улыбкой на лице. В платье она смотрелась поистине сказочно — хотя, кажется, он даже начал привыкать видеть ее в рубашке и штанах, да и вообще был склонен не замечать, что там на ней одето. Кто бы мог сравнить её сейчас с той девушкой, что буквально две ночи назад сидела на кровати в гостевой комнате и рассуждала только о том, как бы ей скорее вернуться к человеку, безнадежностью пленившему и жизнь её, и мысли? Или той, что стояла рядом с ним под дождём в грязи портовых закоулков, держа ладонь на кинжале, а саму себя — на волоске от того, чтобы убить? Ничего сейчас не напоминало о тех девушках в ней, такой ответно улыбающейся ему, дающей поймать себя за руки и снова поцеловать, бережно сжимая тонкие пальцы в своих и гадая только, как сердце не выпрыгнет через рот, когда от наслаждения и восторженной неги его буквально распирает изнутри, едва оставляя в силах сдержать эти чувства, но не скрыть, счастливым идиотом глядя на Эллану из-под надломленных бровей и только проговаривая негромко — глаза в глаза, из души в душу:

— Ты такая красивая.

В то, что его Эллана, та Эллана, та самая Эллана может вот так стоять рядом с ним, носить на пальце его кольцо, а на запястье браслет, было отдельным удовольствием каждый осознанный момент верить заново, вдыхать её запах, видеть ее цвет, ощущать её живое, дышащее тепло. Иногда из-за этого даже что-то такое простое, как сойти с места и спуститься в столовую, где для них — теперь уже только для двоих, — уже накрыли ужин, превращалось в настоящее испытание. И всё откладывалось, откладывалось, пока кому-нибудь все-таки не хватало воли вздохнуть и шепнуть "пойдём", отстраняясь от этой радости бесконечных поцелуев и касаний. Казалось, они и правда пытаются наверстать всё, что по собственной глупости упустили за прошедшие десять с лишним лет. Вот так липнуть друг к другу пристало бы подросткам, только познающим это чудо любовного слияния и взаимности, но — в бездну условности, хоть бы и подростки, да кто угодно, как угодно, главное, что вместе.

Внешний мир постучался в этот кокон улыбок, взглядов, смешков и дразнящих слов позднее, под самый конец ужина, когда в столовую прошмыгнул Торак, передавший хозяину письмо от некоего стражника Миклая — обычный листок желтоватой бумаги, меньше книжного, еще и сложенный в треугольник. Отослав мальчишку подождать за дверью, Маханон развернул послание — хотя по усмешке, с которой он брал его в руки, можно было понять, что он уже знает о содержании. Пробежавшись глазами по скудной паре строк, смысл из которых, конечно же, надо было вытряхивать в обход написанных самых обычных слов, Лавеллан поднял глаза на Эллану, чуть помедлив, прежде чем сказать осторожно:

— Это от Адамаса. Он спрашивает, может ли поговорить с... нами. Со мной и с тобой.

Эллана с интересом надблюдала за тем, как Маханон читает письмо. Она даже не пыталась угадать от кого оно может быть, хотя ревнивая мысль "а вдруг от неё?" кольнула в бок, но тут же была отвергнута, кольцом напоминавшим, что эта женщина больше никто. Но промедление с которым, Хано заговорил, заставило её нахмуриться — а вдруг она слишком рано отогнала ту мысль?

— А, Адамас... — с ноткой облегчения, выдохнула Эллана и лишь через мгновение удивилась. — Откуда он знает, что я здесь, а не уехала сразу как очнулась?

— Ты же не думаешь, что в городе нас никто не заметил? — улыбнулся Маханон, отчасти успокоенный таким почти равнодушным откликом девушки, вряд ли готовой вспомнить об Адамасе добрым словом после всего, что было сказано и сделано. — Глаза и уши порта там повсюду, и в Джейдере моя персона известна многим если не в лицо, то на слух. Трудно быть незаметным и никем не найденным, когда ты долийский эльф, живущий подобно знати и вхожий во двор леди Серил под авторитетом Инквизиции... сколько бы его сейчас ни осталось, — поясняя с саркастичной насмешкой об этой неизбежности быть ославленным шепотками удивленных слуг, он сложил письмо обратно, задумчиво разглядывая листок. — Ты согласна встретиться? Я могу пригласить его?

Эллана и думать забыла, что за ними могут следить, что их перемещения могут быть кому-то интересны. В ней никто долийскую эльфийку не признавал и, может быть, поэтому она не привлекала столько внимания, или еще потому, что привыкла держаться незаметно, в тени. Но Хано влез в шемленский мир по самую макушку и с этим тоже предстояло как-то смириться. Ей казалось, что за сарказмом, с которым он говорил, скрывалась и нотка гордости: «другие не смогли, а я смог». Была ли в этом заслуга только лишь инквизиции? Или той аристократки тоже? Как теперь изменится эта его вхожесть в знатные дворы? Как отразится?
Волей не волей задумаешься о собственной готовности стать частью этого лицемерия. Нужно ли ей будет встречаться со всеми этими людьми?

Но сейчас вопрос был не в этом.

— Да, конечно, — спокойно согласилась Эллана. Адамас хоть и вызывал у нее противоречивые чувства, но ненависти к нему она не испытывала. Конечно, гадостей ей вор наговорил прилично. Но и она не чай собиралась с ним пить, а убить. Так что, можно считать они квиты. К тому же, зачем в этом разговоре нужно её присутствие, вызывало любопытство. — Надеюсь, он не решил сдаться. Мне как-то не хочется убивать того, кто стал причиной нашей встречи. — пожав плечами, улыбнулась Эллана. — Когда он придёт?

— Появится, когда увидит, что можно. Подождешь здесь? — спросил Маханон, поднимаясь из-за стола. — Или выйдешь со мной? — поймав руку Элланы, он поцеловал костяшки её пальцев, улыбнувшись поверх этого жеста и совершенно не желая держать при себе эти секундные порывы ласки.

— Я пойду с тобой, — спокойно ответила Эллана, хотя спокойствия того в ней не было ни грамма. Почему нельзя встретиться здесь? Зачем куда-то выходить из безопасности, которую дарили стены дома? На улице достаточно одной меткой стрелы... Но думать об этом не хотелось, хотя доверие, с которым Маханон относился к Адамасу и вызывало вопросы, ей оставалось положиться на него и идти рядом, рука в руке, вместо того чтобы бороться с собственными страхами, оставшись с ними наедине в столовой. Как же она расстанется с Хано завтра или послезавтра на неведомо какой срок, тогда как сейчас не может выпустить одного во двор?

Когда Эллана выбрала, маг подозвал Торака и велел ему зажечь фонарь на заднем дворе. Накинув куртку с меховым подбоем — ту самую, с посеребренной эмблемой Инквизиции на плече, в какой он ездил с Элланой в город, — на кухне он налил с собой во флягу вина. Вряд ли ждать придётся долго, Адамас наверняка где-то поблизости, но стоять снаружи на разыгравшемся к ночи холодном ветру всё равно было не самым приятным занятием.

В укрытых ночной темнотой полях было тихо, шумел только ветер в траве. Слышалось, как в конюшне пофыркивали и переступали с ноги на ногу лошади и разок протяжно отозвался олень, где-то далеко — с другой стороны поместья, — по каменной мостовой пророкотал колесами экипаж. Лениво буркнула на звук собака на соседнем участке, едва ли высунув морду из конуры. Фонарь на смазанной петле бесшумно покачивался, и рыжее пятно его света колебалось, играя тенью от калитки. По черному небу текли встрепанными бурунами облака тревожных туч, предвещавших очередные дожди. Не ахти какое дело, зима на побережье так близко к Морозным горам. Пара глотков вина и впрямь были весьма кстати.

Пока Маханон бегал за вином, Эллана переобулась и накинула куртку поверх платья, решив, что так они точно долго не простоят на улице. Ей очень не хотелось повторения того ужасного разговора в подворотне, как будто уют и тепло камина в гостиной сам по себе убережет их от неприятных тем. И то, что приходилось выходить к вору безоружной, Эллане не нравилось тоже. «А что если?..» — само крутилось в мыслях, не знающей ни о целях этой встречи, ни о мотивах, эльфийки. Но вопросов она не задавала. «Доверяй» — только и повторяла себе.

— Почему он не мог просто постучать в дверь и зайти как все нормальные люди? — спросила Эллана, чувствуя себя мишенью в свете фонаря и прижимаясь к мужу, и одновременно пытаясь высмотреть хоть что-нибудь в окружающей дом темноте. Силуэт человека, чернее ночи, плотнее. Или хотя бы неловкое шевеление, которое могло бы выдать гостя. И если бы не это напряжение, ей бы понравилось так стоять и слушать шелест травы, дышать сырым зимним воздухом, холодящим щеки и руки, любоваться редкими, не спрятанными, бегущими по небу тучами, звездами. Обниматься, целоваться, пить вино и болтать о каких-нибудь глупостях. Например, узнать имя большей луны, или назвать её самим, сочинить и про небесные светила какую-нибудь историю, а потом, вволю надышавшись, уйти греться в спальню, к камину.

— Потому что попасть в этот дом не так просто, как может показаться, — улыбнулся совершенно спокойный Маханон, одной рукой крепко прижимая к себе Эллану. — Из магии здесь не только круги элементов. А из охраны — не только уличная стража, — маг подмигнул жене, поглаживая ее по боку в призыве расслабиться и всё-таки довериться тому, как он живёт. Тому, что в этой жизни ей больше не надо рассчитывать только и исключительно на себя одну. Ни брошенный камень, ни стрела, ни чужой, не представленный магическому плетению эльф не смогли бы преодолеть грань забора.

Но для вопросов времени быстро не осталось.

— Ну что, я могу поздравить? — тень в плаще, отделившись от черноты у самой калитки, выступила в круг света, сбрасывая капюшон. Лавеллан сдержанно вздрогнул, на мгновение прикрыл глаза и тут же снова воззрился на Адамаса не без доли осуждения. Вор ухмылялся, кучерявые рыжие лохмы его были распущены, но прятались под плащом.

— Можешь, — магу понадобилась секунда, чтобы с деланной меланхоличностью отозваться, снова прикладываясь к фляжке. — И позволь представить тебе еще раз: Эллана Лавеллан, — он жестом ладони указал на стоящую рядом девушку, — охотница моего клана — и моя жена.

Если воздухом действительно можно было подавиться, то, судя по звуку, именно это сейчас и произошло с Адамасом, несколько секунд с перекошенным лицом просто ничего не произносившим. Походу, поздравлять он собирался явно не с этим.

— ...чё? — не сразу сумел он выдавить, переводя взгляд с эльфа на эльфийку. Лавеллан, ты в своём уме?.. так и читалось по его возмущенно выгнувшимся дугой бровям явно невысокое мнение об умственных способностях мага, который... простите, можно ещё раз — что он сделал с убийцей, пришедшей в Джейдер по его, Адамаса, голову?..

Явление Адамаса не стало неожиданностью, хотя Эллана и смотрела в другую сторону. "Ну наконец-то" — подумала она, поворачиваясь к вору лицом, лишь вздергивая бровь, не понимая что стоит за его фразой и гадкой, на её взгляд, ухмылкой — очередное издевательство? Но Маханон, кажется, был спокоен, если не сказать расслаблен и на всякий случай, Эллана отобрала у мужа фляжку. Из них двоих — оружие было только у него, а как он с ним управляется подвыпивший, ей еще не довелось проверить. Вдруг уронит глыбу льда себе на ногу вместо головы врага? Но от его слов даже у нее дыханье сперло. Невольно задумаешься — где он был с этой вот прямотой, когда дело касалось чувств? Но реакция Адамаса того стоила. Эллана не удержалась и хихикнула над этим его «чё?», прижавшись лбом к плечу мужа. Ох, ну и начало разговора.

— Так вышло, — подала голос она, предоставляя мужчинам объясняться самим, пока хотя бы не прояснится тема этого разговора.

— Аке-кхем, — наконец совладал с лицом и речью Адамас, прокашлявшись в кулак и обратив взгляд к Маханону. — Знаешь, я конечно возлагал надежды на то, что ты с ней разберешься, но... не обязательно же было идти на такие жертвы, — чуточку слишком театрально выкатил глаза, жестом подчеркивая сказанное.

Лавеллан только рассмеялся в ответ, добродушно прищурившись.

— О, не переживай, ни один эльф в процессе не пострадал. Все, наоборот, получили исключительное удовольствие, — проговорил он как будто бы даже ни на что не намекая, отпирая калитку перед вором. — Так ты заходишь?

— Минуточку, только челюсть оброненную поищу, — буркнул остроухий, не задерживаясь, впрочем, снаружи и следуя приглашению. Взгляд, который он ненадолго задержал на Эллане, отдавал настороженностью — словно Адамас всё ещё не верил до конца в то, что Лавеллан действительно справился с ситуацией, и они могут просто поговорить без попыток поддеть друг друга кинжалами. Но то, что девушка стояла рядом с магом в — ну надо же, — платье, длинная юбка которого торчала из-под куртки, несколько сглаживало степень его опасений. Чтобы собачка Переса да в женских тряпках, еще и волосами распущенными? Нонсенс. А значит, кое-кому тут всё-таки удалось разрубить десяток-другой цепей.

Только вот для него судьба не припасла никакой волшебной принцессы, способной одним поцелуем сделать то же самое, вынуть застрявшую в груди занозу, исправить изъян, который даёт о себе знать, только отвернись. Придётся спасать себя самостоятельно.

— Найдешь — обязательно похвастайся, — не удержался от комментария Маханон, задвигая створ калитки за прошедшим мимо Адамасом. — Никогда не видел эльфа с двумя челюстями. Просто любопытно, куда ты её крепишь.

— Ты себе даже представить не можешь, — осклабился рыжий, следом за хозяевами проходя в дом.

Времени было уже за десятый час вечера, дом был тих и пуст, слуги не попадались на глаза — что, впрочем, ничуть не помешало Лавеллану самому взять бутылку вина и бокалы на троих. Адамас с видом абсолютного спокойствия повесил плащ на спинку стула и уселся напротив новоиспеченной супружеской пары, положив руки на стол.

— Так, собственно, раз уж мы теперь тут все в достаточной самосознательности, чтобы отвечать за себя, — ехидно завёл он беседу, кольнув взглядом Эллану и не обратив внимания на предостерегающе дернувшиеся брови Маханона. — Я хотел бы задать главный вопрос. Что ты собираешься делать теперь, Эллана? — вор прямо взглянул на девушку, посерьезнев и прогнав дурашливость интонаций. — Я имею ввиду — ну, вы двое, конечно, интересно сошлись, но факты есть факты. Что ты решила насчёт Мигеля?..

совместно
Долиец только невесело усмехнулся и покачал головой из стороны в сторону, когда Адамас спросил про свадебное путешествие. Да уж... в путешествие-то собрались, да только для свадебного оно будет подозрительно порознь. Вор слегка двинул бровью на эту усмешку, но о подробностях планов допытываться не стал. Он был относительно в курсе того, что после переговоров с ним Лавеллан собирался куда-то срочно уезжать, и, похоже, сделал вполне соответствующий ситуации вывод о дальнейших планах мага Инквизиции. Впрочем, его помощь и "крыша", как оказалось, были не настолько уж и нужны вот прямо сейчас — хотя потом, после всего, Адамас определенно был бы рад подходящему месту работы... если оно и впрямь оплачивается из казны Церкви настолько хорошо, как слухи о том ходят.

Маханон не вмешивался, позволяя Эллане самой подумать и решить, что она ответит... коллеге по несчастью? Можно ли так их назвать, раз оба прошли школу у одного... наставника? Тьфу, слово-то какое. Сколько ни думай о важности роли, которую сыграл Перес в судьбе Элланы, повернув колеса фортуны так, что их дороги так негаданно и дивно пересеклись, но заочная ненависть перекрывала всё возможное признание. Всё равно, что благодарить шемленских тварей-наемников за то, что не убили девушек, а "всего лишь" насиловали и истязали. Не иначе, как ради их же блага, да? В качестве платы за проживание? Перес был ничем не лучше. И за то, через что он провёл Эллану, за то, какие шрамы оставило на ней его "обучение", как он научил ее думать и как изменил её мир, в глазах Маханона он заслуживал только одного — смерти. Легкой, может быть, и быстрой, но смерти и только её — точки в истории.

Мучить его ради мести не было ни смысла, ни удовольствия. Но и жить, даже вместе быть счастливыми в мире, где этот шемлен еще дышит, о чем-то думает и что угодно может предпринять, не представлялось возможным. Ох, если бы только Эллана согласна была подождать эти — сколько, полтора, два месяца?.. Пока он не вернется, пока не доберется до Антивы. Насколько проще всё было бы, если бы он смог быть там, рядом с ней, прикрывать собой и своей магией, держать за руку... как держал сейчас, накрыв ладонью беспокойно постукивающие по столешнице пальцы Элланы и мягко сжав. Взглянул в глаза — "Я здесь", — и постарался улыбнуться. Проклятье... Да, они уже все обсудили, все решили, он решил, что верит в неё, верит в то, что и без его неусыпного надзора она справится... Как справится и он со своей задачей. Как и она сейчас может точно так же бояться за него. Маханон медленно перевёл дыхание, стараясь не нарушить повисшей минутной тишины.

— Славненько, — потёр ладони Адамас, словно торгаш, только что заключивший отличную сделку. — Тогда, как соберешься, я буду ждать в "Чёрствой корке". Ещё, скажем... неделю, да? Пойдёт? А то, знаешь, боюсь энтузиазм растерять, — саркастично пошутил вор.

«Неделя», — про себя хмыкнула Эллана, и от слова этого, произнесённого лишь в мыслях веяло горечью. Если бы хотя бы неделя. Сейчас она казалась бесконечной прорвой времени, по сравнению с оставшимися днями. Разлука была так близко, казалась не честной и пугающей. Разве можно поманить голодающего пищей и тут же её отобрать? Разве это не жестоко? Хотя бы неделя. Но будь у неё она, Эллана просила бы две, и так до бесконечности, потому, что любого отведенного времени всегда будет казаться непростительно мало. Тому кто ничего не хотел, должно быть стыдно просить большего, чем уже получил. Но иногда, стоит лишь попробовать, чтобы войти во вкус и начать желать не просто большего, но всего. И страдать от невозможности получить желаемое. Переплести свои пальцы с его и никогда не отпускать эту протянутую в жесте поддержки руку — он всё понимает, всё знает, ему так же горько, но в стороны их разрывают не собственные стремления, а лишь необходимость сделать то, что сделать нужно. 

— Я найду тебя через два дня. Может быть, если… — «если повезёт», хотела сказать она, но прикусила язык, не Адамасово это дело — знать, как тяжело прощаться с тем, что было найдено. — Может быть три. 

Вор чуть помедлил, словно оценивая сказанное — но, похоже, подобная неожиданная прыткость молодой "жены" вполне вписывалась в его планы, и он кивнул.

— Чем скорее, тем лучше. Лавеллан, что до нашего уговора... угх, — рыжего догнало запоздалое осознание, что, вообще-то, оба сидящих напротив эльфа — Лавелланы, и он, хоть и обращался напрямую к Маханону, коротко скривился, покосившись на Эллану, но отмахнулся от неловкого этого момента и продолжил. — Ты, в общем, и без меня понимаешь, в первую очередь первое, шансы лови за хвост и всё такое. Но могу обещать, если моя голова останется со мной после всей этой херни, я дотащу все свои знания до этой твоей Инквизиции. За назначенную цену, — Адамас цинично рассмеялся, откидываясь на спинку стула и отпивая из бокала вина.

Дальнейшие слова вора её мало касались, хотя на фамилию Эллана естественно вскинула взгляд,  подмечая скривившуюся мину. «Занятное, надо думать, выйдет партнерство», — хмыкнула она про себя, впрочем удержавшись от комментария. Работать с кем-то в паре, разве что только с самим Пересом, ей не часто выпадало. Особенно по такому серьезному поводу. И степень доверия меж ними вызывала не мало вопросов. Но, вдвоем шансов больше. Даже если Адамас сам и не сможет вонзить нож, то хоть внимание отвлечет, а уж по степени хитрости, он во много раз превосходит Эллану. Если не передумает, конечно, и не решит заслужить былое расположение наставника за счет неё. «Мигель, привет! Давно не виделись. Я тут тебе предательницу привел. Знаешь, она замуж вышла и решила что ты помеха. Вот с кинжалом над твоей постелью поймал. Правда я молодец?», — неожиданно представилось ей и она как-то не весело улыбнулась собственным мыслям.

Маханон только вздохнул и покачал головой. Сказать по правде, он и сейчас бы не отказался утащить хвалёного знатока в кабинет и допросить на предмет нескольких интересных магических дизайнов, но... в первую очередь первое, не так ли? Переведя взгляд на Эллану, маг мягко улыбнулся, любуясь её красотой в чуть расплывчатом свете не такого уж большого количества свечей в настенных канделябрах.

— Ловлю на слове, — произнёс Лавеллан, заставив себя всё-таки отвести взгляд на Адамаса. От внимания вора не укрылось мечтательное выражение лица долийца, и остролицый рыжий эльф с беззлобной ехидцей осклабился из-за края бокала. Амурные повороты в жизни условного нанимателя и перспективной напарницы его, очевидно, только забавляли. Самому ему такого рода связи казались бессмыслицей и безумием чистой воды.

Когда допивший вино Адамас с непринужденной грацией подхватил со спинки стула свой плащ и собрался уходить — дескать, не смея больше отвлекать их друг от друга, — маг встал, чтобы проводить до двери во двор и подождать, пока гость выйдет за калитку. С ухмылочкой помахав из-под фонаря, вор растворился в темноте, и долиец со вздохом потянулся к Тени, издалека легким касанием силы гася хрупкий свечной фитилёк. Дворик погрузился во мрак — только свет из здания падал на крыльцо, но когда дверь закрылась, исчез и он.

— Пойдём наверх? — негромко обратился Маханон к Эллане, улыбнувшись ей. После ухода гостя тишина стала какой-то особенно пустой и ломкой — он взбаламутил, нарушил покой своими словами, поднятой темой, от которой на лопатки холодно дыхнуло тяжёлыми перспективами грядущих дней, время до которых неотвратимо убегало тонкой струйкой золотистого песка в нижнюю чашу клепсидры. Хотелось столько еще сказать ей, чтобы была осторожна, чтобы думала, чтобы не верила сходу... но она всё это и так знает. Знает, она совсем уже не маленькая девочка. Еще в клане она со многим могла справиться лучше, чем он сам — даром что магия позволяет все эти фокусы с летающими тарелками и горящими огоньками. Теперь, после всего, они тем более стоят друг друга. И как бы ему не хотелось оградить Эллану от всего, заслонить от тягот и подлых ударов, от любой боли и холода укрыть в своих объятиях, весь вес реальности на себя принять, только бы ничто не посмело тронуть и побеспокоить Её, он обязан признать, что не всемогущ. А она не беззащитна и без него. Обняв жену за талию и усмешкой кося на неё взглядом — изучая заново сквозь призму этого понимания, плохо приживающегося и оттого старательно удерживаемого разумом, Маханон повлёк её за собой подняться по ступенькам. В Бездну всё и всех, закрыться в комнате, пить вино у огня и наслаждаться друг другом — даже просто держась за руки. И ничего не думая о том, как скоро и неизбежно вся эта сказка закончится...

Он помнил эту песню. Помнил, как будто учил ее только вчера — как помнил и десятки других легенд, стихов и историй. Это было его задачей, его работой — помнить, знать и понимать, уметь выбирать путь, пока остальные заботились о насущном. Помнить всё прошлое их народа, драгоценное наследие, память, облеченная в слова, раз от раза повторяемые сквозь время, несущие в себе в настоящее события тех давних лет. Никто не знает теперь наверняка, было или не было, что спуталось, что забылось, что кем-то было добавлено от себя... Кого-то осознание этой наверняка не раз случавшейся своевольности, кощунственности произошедших искажений могло бы привести в ярость, но ведь всё это тоже было частью истории. Разве в том смысл, чтобы сквозь века донести до нового былое Арлатана, дождаться падения цивилизации людей и попросту выкинуть сотни, тысячи лет жизни? Пусть и прошли эти годы не в свете славы и благости, но разве это повод считать их порочными, ненужными, разве повод не помнить, избегать и стыдиться того, во что они превратились, без конца печально сравнивая своё настоящее с отгремевшей легендой?..

Почему эльфы не могут создать себе будущее вместо того, чтобы возвращать прошлое, пытаться воссоздать то, что всё равно никогда не станет тем, прежним? Лавеллан не мог не признать: и ему хотелось, чтобы эльфы были кем-то... кем-то большим, чем сейчас, больше, чем дикарями из лесов, больше, чем бедняками-служками у ног шемленских господ, бесправными куклами для битья, насилия и пробы остроты клинка. Но это не должны быть те эльфы, о которых они, оказывается, толком и не знали практически ничего. Они, отказавшиеся подчиняться игу людей, вели свой род, свою память от таких же слуг и рабов, подчиненных собственными владыками. Они превозносили их метки позора и подчинения, принимали и носили их с гордостью... Разве стоит эта правда о прошлом пренебрежения к их настоящему? Разве должны они устыдиться и покаяться, сдирая с лиц валласлин и бросая всю свою жизнь в сторону, как гадливую змею?..

Нет. Всё изменилось. Они — не те эльфы, и те эльфы — не они. Как любое разрушение освобождает место для чего-то нового, как огонь обращает поваленные деревья в пепел, который вскормит новые семена, так и падение Арлатана стало почвой, из которой пробились ростки нового народа эльфов. Навсегда преображенных случившимся, неспособных обратить вспять прогремевшую катастрофу. Вынужденных жить по-новому, впитывая и усваивая осколки былого, как корни и лозы перемалывают мозаику на древних руинах, превращая когда-то священные холлы в места совсем иной красоты и ценности. Это было то, что они потеряли — и то, на что они опирались, чтобы снова выпрямить спину вопреки всем ударам судьбы, словно выползая из старой шкуры.

Маханон любил свой народ — таким, какой он есть, пусть для Древнего Бога они всего лишь заблудшие дети, сойки-пересмешницы, несущие на крыльях издевательские отголоски услышанного. Скольким Хранителям хватило мудрости и выдержки понять, что те сладкие сны — вовсе не предвестник долгожданной и взлелеянной мечтами смены власти над миром? Падения угнетателей и возвращения всех прав к ним, настоящим властителям? Слишком ослепленным собой, чтобы видеть, что в мечтах этих они ничем не отличаются от презираемых людей. Раб не желает свободы — раб желает иметь рабов... Лавеллан хотел верить в одно, но четко знал совсем другое. Что никто не услышал и не поверил бы ему, даже кинься он в самом деле в леса рассказывать правду. Не имея при себе ничего, чтобы доказать свои кощунственные, переворачивающие всё с ног на голову слова. Он и не кинулся — он знал, что они все равно пойдут. Почти всё. За единичным, быть может, исключением. Смешно, но теперь именно силам так ретиво отвергаемых эльфами людей предстоит спасать этот мир для обеих их рас. Спасать эльфов от самих себя, от их собственной слепоты надежд. Что же, может, именно это и откроет им глаза, когда удастся разрубить тянущие их в Бездну узы прошлого? Остановить падение и уничтожение. Суметь невозможное.

Такое невозможное, какой была любовь в этой старой истории. О ней говорили как о любви эльфа к человеческой девушке — в те ещё времена, когда люди только пришли в этот мир, и вечность ещё не пала жертвой быстроты их жизни. Кто-то даже смело считал, что тем эльфом был сам Фалон'Дин, и что эта история была настоящей его причиной взять на себя обязанности проводника за грань. Кто-то говорил о том, как эльф этот раз за разом возвращался к людям, желая новой встречи с возлюбленной, и уходил, не найдя — но сердце его билось все быстрее и быстрее, пока сам он не почувствовал на себе ход времени. Где-то эльф умирал счастливым, понимая, что следующая жизнь, жизнь их новой встречи, начнётся только теперь. Кто-то приписывал ему смерть в мучительном сожалении об утерянном, в скорби от безуспешной погони за несбыточным, от сгубившей его жадности повторить то, что произошло и могло бы остаться с ним навечно, если бы не его глупость. Была даже история, где девушка сама выманивала его в мир людей, чтобы они могли вместе уйти туда, куда уходят души её народа. Каждый рассказывал притчу так, как считал верным. Но текст песни, которую потом пели у костров, находя не только поучение, но и свою особую прелесть в этой любви сквозь неизбежность разлуки, оставался практически неизменным. Маханон подхватил мотив тихого пения вместе с ладонью Элланы, ведя ее в ритме танцевальных шагов и движений. Легкие прикосновения, скользящие пальцы, шаги вперёд и тут же назад, плавные повороты — ему казалось, он уже и забыл, как это, но тело вспоминало само, и маг со знакомым затаенным восторгом ждал следующего шага, понимая, что он заранее знает, куда надо ступить и как повернуть руку, чтобы подхватить её движение навстречу.

И он пел вместе с ней — пел негромко, но зная, как, — там, где были его слова, там, где она медлила, не сразу вспоминая, там, где голоса сплетались дуэтом, вторая один одному. Сбиваясь, повторяясь, затягивая паузы, чтобы немного дольше побыть ближе друг к другу, ни на что не обращая внимания. Улыбаясь, обмениваясь взглядами — то короткими, словно щекотливые росчерки пера, то бесконечно долгими, не отпускающими до следующего поворота. До последнего шага — там, где танцующей паре стоило разойтись, поклоном поблагодарив друг друга, Маханон наоборот притянул Эллану к себе, ближе, ловя в цепкое кольцо сомкнувшихся на талии рук — и жадный этот поцелуй забирая весь, без остатка, с той же заранее разгоревшейся, ненасытной тоской по ней. Тоской будущего себя, пусть и здесь, в настоящем, она всё еще с ним, в его руках, и шепчет слова, от которых по спине сбегает волна мурашек — от того, как услышанное сталкивается с привычной стеной неверия, отрицания, безнадежности. Она хотела быть любимой — а он уже и о надежде забыл на то, что когда-нибудь для кого-нибудь будет. Забыл о том, о чем мечтал подростком — однажды проснуться и услышать от неё эти слова. За всем важным, за всем нужным и срочным он просто забыл о том, чего хочет он сам. Не Первый клана, не будущий Хранитель, не посыльный чужой воли, не боец армии Порядка. Еще один Маханон, тот, который жил и видел мир до всего этого. Он ведь этого хотел, ведь так? Наверное. Он вспомнит. Рядом с ней, здесь и сейчас, будучи собой, он вспомнит. Что такое — немножко пожить для себя, а не для кого-то ещё.

— Тогда покажи мне, любовь моя, — проговорил он негромко, между поцелуями делая шаг назад, увлекая Эллану за собой. — Покажи мне, как... — еще шаг, и край кровати подсекает ноги, требуя секунду решимости на то, чтобы упасть и уронить ее следом, и поймать в ласкающие объятия. Покажи мне. Покажи мне, каково это — не только любить, но и быть любимым. Это ведь как-то иначе, чем когда тебя просто хотят, не так ли?..

совместно

От эгоизма сказанного на какой-то момент ему стало настолько не по себе, что только волей и удалось удержать себя на месте, подчиниться ее поцелуям, ее касаниям, как тогда, в самую первую ночь, лишь вторя ей, ее словам и чувствам, подхватывая и отвечая на каждое движение.  Снова и снова шепча "люблю", мешая слова на общем и на эльфийском, глядя в её глаза и в смятении понимая, что всё это и правда так. Она смотрела на него — и он видел в этом взгляде отражение собственного вожделения и восторга. Подлинного, наслаждающего — и наслаждающегося, подолгу пьющего ласку поцелуев, тянущегося, льнущего, превращающего близость в продолжение танца, плавное, медленное, длящее этот момент единства и принадлежности. От жадной чувственности этой голову кружило и вело, и вырываться из пут, прижимать к кровати, хватая распаленным ртом, приходилось уже только для того, чтобы окончательно не сойти с ума от этой бездны обожания. О, тот демон был прав, очень прав — как хотелось бы ему в глубочайших своих мечтах остаться только вдвоем, сбежать, никого не пускать в священный этот мир между ними... Если бы только все было настолько просто.

Оно не было. Но надежда на лучшее, на большее, на сбывшиеся мечты всё равно жила. Маханон улыбался, ловя ее поцелуи, следя за ними взглядом, возвращая эту ласку нежными касаниями пальцев, скользящих по нежным контурам груди и талии, бедер и плеч. Любуясь тем, как же совершенно она сложена, каждым шрамом на соблазнительной этой наготе. Догадываясь, что она сейчас так же смотрит на него самого, не замечая ни единого недостатка. Что доверие её, её открытость и теплая привязанность к нему действительно стала чем-то большим в этом шаге вперёд. "Мой." "Люблю тебя". Как превосходные драгоценные камни, остались в памяти эти слова. И хотя ему трудно было представить себе такую любовь, поверить в её возможность, но глядя на неё — Лавеллан не мог не верить. Даже ничего не понимая. Что само по себе было страннее всего для того, кто во всем привык разбираться досконально. Снова чувствуя себя идиотом — но идиотом до безобразия счастливым, — он с негромким урчанием удовольствия притянул Эллану к себе, бережно целуя её подбородок — прежде чем она, наласкавшись наконец, высвободилась, чтобы подняться на ноги.

Приподнявшись на локтях и даже не утруждая себя необходимостью прикрыться — как, впрочем, и для Элланы его рубашка была скорее украшением, чем одеждой, — Маханон провожал взглядом каждое её движение, невольно опуская глаза ниже талии и от шальных своих мыслей прикусывая изнутри уголок нижней губы. И то ли она заметила этот взгляд, то ли сама атмосфера  полнилась такими мыслями, но озвученный Элланой вопрос если и удивил его — то только, пожалуй, тем, что не он один каждый раз тайком задаётся этим вопросом, слишком интимным, чтобы вот так взять и осмелиться задать его первым. Но раз уж она спросила...

— Мхммм, — с довольным прищуром кивнул Маханон, наблюдая, как в бокал льется тугая темная струя вина, и уточнил. — Я знаю.

Ещё бы он не знал. Для долийца близость сама по себе была согласием — осознанным решением, готовностью к последствиям. К тому, что секс — не только форма любви и удовольствия, но и шаг ко вполне определенной, самим существованием обозначенной цели. И хотя годы вне клана изменили эту реальность для них обоих, и осознание произошедшего тогда догнало уже после, но уже тогда Лавеллан поймал себя на мысли, что, наверное, это было бы совсем не плохо, если... если и она по-прежнему так же думает.

— Так что ты уж постарайся в будущий месяц много не пить и тяжестей не подымать, — посоветовал он, даже не пытаясь скрыть лукавой улыбки. — Ну, знаешь, чисто на всякий случай.

Если тогда это было просто тайной мыслью, тенью эгоистичной надежды — то теперь, когда они друг другу не просто так, превратилось для него как раз в ту самую неизбежность — что рано или поздно, но так или иначе...

— Эй! — возмутилась Эллана, прозвучавшему совету. Нет, ну а что она хотела? Какой реакции ждала? Ну уж точно не вот такой, кхм, заботы. Ловко подхватив с пола подушку, сбежавшую с кровати в какой-то момент, чтобы дать влюбленным больше пространства, она без зазрения совести запустила ею в мужа. Это же надо такое сказать! И даже не ясно было, что так возмутило: сами слова или лукавство, с которым они были произнесены, как будто это и правда такой не серьёзный вопрос — ну подумаешь, Лавелланом больше, Лавелланом меньше. 

Выставив предплечье против подушки, Лавеллан рассмеялся смущенному негодованию девушки и протянул, выдыхая:

— 'Ma lanasta, — да, да, всякая женщина сама за себя лучше знала, и вопросы эти не были его областью экспертизы, чтобы вот так влезать с советами, но всё-таки... неужели он и правда слишком много на себя взял, предполагая, что раз они теперь женаты, то и...?

— Я не тороплю тебя, — мягко добавил он, садясь и выискивая на полу свои брюки, чтобы натянуть их для подобия приличия. — Прости, если это так прозвучало. Я просто... — Маханон вздохнул. Что простого-то? Ничего тут не просто, но так хочется, чтобы она знала, насколько ему это ценно, важно и дорого. Даже если будущее так туманно... а может, как раз и поэтому.

— Выбор всё равно за тобой, так или иначе, — долиец улыбнулся сомкнутыми губами, принимая из ее рук бокал с вином. Он мог бы сказать, что она этот выбор сделала ещё тогда, когда впервые легла с ним, что она подтвердила его, давая и принимая клятву, и сейчас... Но их "сейчас" не было тем размеренным существованием, когда она могла бы в срок отойти от дел, а он — всегда быть рядом и заботиться о ней. Маханон мог только надеяться, что полгода спустя от этого момента он и правда сможет снова быть в Вал Руайо, чтобы спокойно провести с ней это время, зная, что мир уже не стоит на месте. Вернуться к чертежам и необходимым всем им экспериментам над Якорем... ведь к середине или концу весны Дагна как раз планировала вырастить кристаллы нужной ёмкости, чтобы...

Передавая Хано бокал с вином и, поджав под себя ногу, садясь на кровать рядом с ним, Эллана всё еще мусолила эту мысль, подбирая слова так, чтобы их нельзя было обратить в шутку. Конечно, как и любая взрослая женщина, Элль знала, что можно выпить специальную настойку и устранить нежелательные последствия. Так делали шемленки. Для долийки это было кощунством уже само по себе, а убивать возможного ребёнка любимого мужчины — одна мысль о подобном вызывала отвращение, была ненавистна, непонятна, отвергаема всем её существом. Чтобы он не сказал, чтобы не ответил — она не станет так делать. Так зачем же тогда спрашивает? Лишь для того, чтобы убедиться в том, что и Маханон это понимает. Жизнь изменилась, мир изменился, долийцев считай и нет больше, ушедшие за Древним Богом, влекомые эфемерной мечтой, они может никогда и не вернуться. Но что-то должно оставаться неизменным, давать уверенность, твёрдую землю под ногами. И что же, если не принципы, заложенные с самого детства? 

— Всё так быстро перевернулось и мы уже не в клане, и я… — наблюдая за бликами света, играющими на поверхности вина в бокале, Эллана задумалась, но так и не найдя какой-то более подходящей формулировки выпалила прямо в лоб, произнеся на одном дыхание, встречаясь взглядом с мужем. — Я не буду ничего пить, чтобы предотвратить беременность. Я хочу твоего ребёнка.

Маг смотрел на любимую, внимая её сомнениям, осторожно пригубляя вино, которое сама Эллана пить не спешила. Конечно, он поймет, если она пока решит не рисковать усложнять всё, оставить счастье их жизни таким, какое оно есть сейчас, не испытывая удачу... но она не решила. Маханон моргнул от секундного удивления пылкой прямотой этих слов, и  не сразу понял, что улыбается — непривычно широко.

— Как и я — твоего, — не сразу найдясь со словами в этом приятно дурманящем моменте, проговорил он и подался вперёд, касаясь ладонью низа её живота и ловя губы Элланы долгим поцелуем. Будь что будет. Он не вправе просить от судьбы большего, чем уже получил, снова встретив ее, обретя в этой встрече любовь и взаимность, но... надеяться-то можно? Вопреки всем страхам верить в то, что не обязательно будет — но может, может ведь быть... Ради чего ещё бороться, как не за эту надежду, эту веру в счастье — не только для всех, но и для себя самого тоже?..

Маханон, в тихом изумлении слушая ее похвалу и признания, неосознанно коснулся ладонью побитого когда-то давно подбородка, ощупывая его и сам себе растерянно усмехаясь. Слова Элланы застали его врасплох. Двадцать одна? Она что, серьезно его веснушки считала? Боги, Элль... Как же странно ты говоришь обо всём этом. Совсем разулыбавшись от сказанного, долиец не удержался снова потянуться и обнять подругу — супругу, правильнее сказать, но "официальный" этот статус был только вишенкой на торте всего, что он чувствовал к ней, и это казалось больше, несравнимо больше, чем просто "пара", спутница жизни. Больше, больше, больше, больше. Слов таких нет — насколько она ему дорога, и даже поцелуи не могут сказать всего. Хотя они, пожалуй, попадают немного ближе слов. Особенно такие — долгие, нежащие, благодарящие, восторженные. И как же не хочется отпускать — но приходится. Даже если смотришь в глаза и знаешь — она поняла. Всё она прекрасно поняла и так.

— 'Ma serannas, — негромко проговорил Лавеллан с теплой улыбкой, легко поглаживая Эллану по щеке. Задержав на несколько ударов сердца взгляд, словно подбирая, что сказать дальше, он наконец продолжил. — Этот шрам остался на память об Адаманте. Отшвырнуло взрывом прямо в осколки от разбитой стены. Пришлось залечивать себя на ходу, чтобы говорить мочь, вот и вышло так себе, след остался. Небольшое напоминание о том, что прежде всего стоит помнить о защитной магии, — признался он, сам не зная, зачем. Совсем другая мысль, на самом деле, билась в висок, но он не знал, как начать. И какое-то время ещё молчал, слушая треск огня в камине и отставляя в сторону и слова о том, что мастер Араторн преувеличил его роль на словах, пересказывая клану случившееся, а он молчал, не зная, возмутиться или поблагодарить, но не споря со старшим... и о том, почему же ему так хотелось именно лук, а магия, ну что толку от магии, что толку быть самым особенным, если от этого так одиноко, если никто не понимает больше, даже родители?..

— Ты сказала, что сейчас ты любишь меня, — нарушил он эту теплую тишину не самым уверенным тоном, глядя куда-то на камин. — Как так получилось? Я был уверен, что... — маг вздохнул и помотал головой. — Я думал, в друзей не влюбляются. Раз уж решила, что друг, значит, друг.. . И если там, тогда, я был только другом, то теперь... — "...и рассчитывать не на что", не договорил он, вместо этого улыбнувшись и повернув голову к девушке. — Ты так меня удивляешь, Элль, — признался он с нежностью. — Всё время удивляешь, — Маханон поймал ее ладонь, поднял к губам и поцеловал тонкие пальцы. Еще те два дня назад она не хотела даже остаться с ним, а теперь — "люблю"... Словно это можно было выбрать, можно было как-то решить, дать отмашку определенному чувству. Еще вчера не любила, а теперь — люблю. Нет, он не сомневался в ее словах, он видел, слышал, чувствовал эту любовь — даже если считал ее невозможной. Но в голове это никак не укладывалось. Может, и не должно было, но неясный страх грыз под ложечкой — к хорошему быстро привыкаешь. Не имея, не боишься потерять. И эта любовь сейчас, взявшаяся словно из ниоткуда... разве можно сравнивать её с обычной детской симпатией? с тем, что нравилось тогда, всё то, как оно сейчас? Будет ли она всегда, такая любовь? И что он будет делать, если когда-нибудь останется без неё? Так же внезапно, как сейчас получил то, на что и не надеялся. Любить самому казалось настолько проще, чем быть кем-то любимым... Отдавать он умел, щедро, смело. А вот принимать по достоинству так и не научился.

— Так забавно... я все пытаюсь вспомнить, когда я стал понимать, что такая любовь — это тоже что-то важное. Что-то интересное, желанное даже, — заговорил Маханон, всё ещё поглаживая пальцы Элланы, проскальзывая касанием по ободку кольца и отчетливее приподнимая уголки рта в улыбке. Где она, та грань между бунтарским отвращением ребенка, сбегающего и кривящего рожи при виде милующихся парочек, и собственным интересом, собственным пониманием, даже завистью?.. — И не вспоминается. Зато ты вспоминаешься. Ты тогда шла ко мне по лугу, звала издалека, что-то прятала за спиной... говорила что-то громко, улыбаясь. А я только и смотрел, что на эту улыбку, и думал всё, какая же ты красивая. Только об этом и думал. Столько лет прошло, а у меня до сих пор сердце в уши кидается и мурашки по коже уже только от того, что ты рядом со мной, — смущенно улыбнулся он, уткнувшись носом в эти бесценные пальцы её и исподлобья из-за этого глядя на девушку. Ох, Элль, ну вот как не удивляться каждую минуту, что после всех этих лет, после всего потерянного, ты всё-таки стала моей женой?..