Эсмераль, сама того не зная, в своих сомнениях была близка к истине. Даже при том, что копировать слова и выражения из куртуазного общения и книг — об этикете он, стремясь лучше понять реалии людского общества, читал немало, — применять их с должной летящей искусностью и превращать в инструмент эльф не умел. Он брал форму, но неизменно вкладывал в неё свой смысл и своё отношение, руководствуясь не знанием, но чувственным наитием. Леди де Жевинь своим присутствием действительно задавала стандарт, которому требовалось определенным образом соответствовать; действительно привлекала к себе отнюдь не платьем, действительно казалась ему необычно смелой и прямолинейной — для привычного образа орлесианской леди. Без этой гаммы интереса и озадаченности ею — нашлось ли бы вдохновение для этих слов и поступков, просто потому, что "надо", а не "хочется" говорить? Навряд ли. Относиться к словам просто как к... словам Лавеллану еще было куда поучиться.

— Пошлым? — невольно переспросил он, удивившись выбору слова, и моргнул, переводя взгляд на свой бокал. Орлесианка продолжала делиться с ним своим мнением о литературе и, честно говоря, эльф толком и не знал, что сказать в ответ. По правде сказать, эта сторона интересов женщины его и впрямь не интересовала — после танца, после обмена глотками из бокала, после всех этих взглядов смена темы на книги, в другое время куда бы больше увлекшие его, воспринималась со здоровой долей раздражения. Маханон пригубил еще вина, пряным алкогольным вкусом его пробуя унять поднявшуюся волну противления. А надо ли?..

Он перевёл взгляд на Эсмераль и усмехнулся, снова скользнув по ней — по маске, по ярким губам, по тонким ключицам в разрезе мундира на её плечах, по затянутой в корсет талии, — своим пристальным вниманием, как тогда, в саду.

— Прекрасному? — спросил он, чуть склоняя голову набок и с полушагом вперед поворачиваясь к герцогине, словно имея намерение отвлечь ее от созерцания видов со стен, заступить дорогу, вклиниваясь плечом между ней и стеной — но лишь намечая его, а не приводя в действие. — Как, например, что?..

Вкрадчиво поинтересовался он, прямо глядя на женщину и делая из бокала еще один небольшой глоток. В этот раз вкус вина остался где-то за кадром, вытесненный азартом. Один раз ей удалось его осадить — ненадолго, но все же ощутимо, — и что же она сделает сейчас?..

Она не стала сопротивляться открыто, отстраняться или останавливать его, наоборот — повернулась, встречая это внимание с ровным спокойствием, недвусмысленно оставляя за самим Лавелланом право выбирать допустимую меру своих действий. Мало? Много? Как сказать. Вспышка раздражения пополам с невольным уважением к такому ходу дернула угол его рта усмешкой, и эльф слегка прищурился. Нет, то, что он делал, допустимым не было — тем более для долийца; в клане ему надлежало бы так приближаться к девушке только с самыми серьезными намерениями; стандарты, продиктованные теснотой сообщества и совместностью быта, не одобряли ветрености и поспешности. Люди этим важным вопросом связей и союзов настолько скованы не были — даже в среде аристократии, насколько он успел понять по историям в книгах, — и, поначалу удивлённо не одобрив, Маханон теперь с мрачным удовлетворением находил в этой легкости свою прелесть. Не нужно было глубины души, не нужно было открытости и честности, не нужно было доказательств, хватало минутной симпатии — и хотя было в этом что-то ощутимо неправильное и достойное порицания, но... Эти моменты самоуничтожения, презрения собственных традиций и взглядов, сокрытия их застывшими в глубине всех чувств, сбережения их неприкосновенными, болезненно утаенными от всего, что извне — нет, нельзя, не ваше дело, как было тогда, как было с ними, — были сладкими на вкус. Забыться. Остановить то время — от этого как будто бы меньше болело.

— Вы предпочли бы видеть больше вольности? Какой же? — о, не надо было быть семи пядей во лбу, чтобы соотнести эти слова герцогини с тем, что она стояла сейчас рука об руку с эльфом-долийцем, а до того и вовсе — танцевала и угощала вином из собственного бокала. Вот уж нешаблонность так нешаблонность. Стремитесь раздвигать рамки, Ваша Светлость? До какой степени? Где предел, который остановит движение? На многое ли вы готовы в этом желании?.. — Что, по-вашему, стоит себе позволять? В поисках прекрасного, — уточнил он, не слишком-то старательно маскируя далекий от нейтрального разговора об искусствах смысл сказанных слов.

Долиец, и не подумав отодвинуться, только почти опустошенный бокал в руке опустил, отводя ее в сторону. Пытливый разоблачающий интерес в его глазах сейчас не имел ничего общего с той учтивостью, что сквозила поверх всего во время танца — и тем более с прежней его осторожностью, словно позабытой в саду вместе с книгой.

Лавеллан только слегка приподнял брови, когда орлесианка метнулась в игру слов, на удивление по-своему его понимая — и тем озадачивая.

— Ну что вы, вольности же не... — начал было Маханон, но что именно "вольности не" — сказать не успел: речь его неожиданно запечатал, прервав, поцелуй герцогини.

От ощущения мягкого касания губ бросило в жар — даже, скорее, от понимания, что именно это было за касание. Эльф застыл на мгновение с шире раскрывшимися глазами, врасплох застигнутый такой внезапностью — но буквально один удар сердца и короткий вдох спустя ответил, мягко подхватывая приятное до мурашек движение. Поцелуи были его маленькой слабостью — особенно такие, осторожно-неторопливые, пробующие и ломкой остротой момента заставляющие позабыть о дыхании, внимая этой интимной нежности. Он не заметил даже, как бокал выскользнул из пальцев и со стальным звоном упал на камни, расплескав остатки вина и откатившись в сторону — рука вскинулась вверх и накрыла ладонь Эсмераль, касавшуюся его щеки — даже не самой щеки, а узоров на ней, настолько то было аккуратно и невесомо. А он — словно хотел почувствовать яснее.

Он ведь этого и хотел, да? Маханон вряд ли мог сказать себе ясно, чего именно он добивается — слишком особенной была "птичка", поймавшая его интерес, чтобы тайные мысли можно было назвать целями; но именно поэтому, пожалуй, и хотелось узнать, так ли высок ее полёт, как кажется. Он был бы в равной мере удовлетворен любым итогом — хотя, пожалуй, чуть меньше, окажись достижение слишком простым... и это как, считать простым или нет? Что-то сейчас никакого разочарования он не чувствовал — наоборот. Эти яркие губы манили — слишком далеко и не по статусу ему, чтобы делать первый шаг, и вот...

Поцелуй орлейской герцогини. Можно ставить звездочку на мундир за достижение — идеальный баланс двух крайностей его воображения, ничего лишнего. Пока ничего.

Мягко прижав ее ладонь к своей щеке, Маханон настойчивей приник к ее губам, опасаясь, что наваждение сейчас закончится, а птичка упорхнёт — и стремясь воспользоваться каждой ускользающей секундой.

Опаска его не нашла подтверждения — Эсмераль, наоборот, подалась вперёд, вплетая пальцы в волосы за его длинным ухом и почти прижимаясь к груди — нарушая все правила приличия и явно наслаждаясь моментом. Маханон не отставал, прикрыв глаза на несколько секунд и отрешенно опустив ладонь на край мундира, по-прежнему укрывавшего от ветра плечи герцогини, лишь коснувшись пальцами, но даже не сжав их — настолько его сейчас увлекало другое. Женщина даже отстранилась не сразу — но дразняще разменяв один долгий поцелуй на несколько игривых, коротких, словно ее это совершенно не смущало и случилось не в первый раз. Лавеллан чуть было не потянулся следом, настаивая на продолжении, но своевременно одернул себя, едва двинув головой — и поднял её, мельком облизнув губы. Следы оставшейся на них помады имели неопределенный чуть душноватый привкус — но точно не съедобный. Зачем вообще этим свой рот мазать? Неудобно же, наверное.

Секунды повисшей тишины были не то что неловкими — во всяком случае, не для Маханона, оценивающе смотрящего в преисполненные лукавства глаза напротив и все еще смакуя послевкусие такого... подарка, не важно, судьбы или самой Эсмераль. Ощущения были смешанные. С одной стороны, останавливаться не хотелось — не тот это был соблазн, в котором хочется делать паузы, особенно после долгого перерыва; с другой — казалось самым разумным и уместным поставить точку здесь и сейчас, вернувшись к хождению по грани. И так было хорошо, и так — очень даже неплохо. Лавеллан улыбнулся сомкнутыми губами; под нижней на коже еще оставался красноватый след.

— Как вкус? — спросил он слегка хрипловато, выдохнув и указав глазами на бокал, которым герцогиня словно отгородилась, делая глоток. — Я уже говорил, славное вино, не так ли? — прозрачно-голубой и постепенно сереющий на гаснущем за вечерними облаками свету взгляд был слишком прям и откровенно-внимателен, чтобы слова эти можно было счесть просто словами о вине.

Они все еще стояли близко — ближе, чем стоило бы допускать для обычной непринужденной беседы, но отступать долийцу совершенно не хотелось. Он только руки сложил за спиной, словно стараясь помешать собственной свободе и не сделать чего лишнего.

Эльф, запятнанности за собой не замечавший, удивленно и осторожно скосил глаза на это ее касание, стирающее последние компрометирующие следы — и ненадолго отвернулся, снова обводя губы языком и большим пальцем, будто для надежности, повторяя стирающее движение... не доведя, впрочем, до конца — усмехнулся и снова посмотрел прямо, поднимая взгляд исподлобья.

— Не могло быть, — рассудительно признал он. — Но было. И достаточно того, что мы это знаем. Авторы собственной жизни, верно? — долиец дернул уголком рта и тихонько хмыкнул. — Не поймите меня неправильно, но мнение общества — последнее, что меня волнует, — он приподнял голову и бросил взгляд в сторону главного зала. — Такая уж жизнь, пришлось приноровиться ко всякому, — эльф тонко улыбнулся, снова взглянув на свою визави. — Да и вы не похоже чтобы ставили его высоко. Иначе всего это действительно бы не было, — улыбка стала чуть шире, когда он с намеком поднял бровь, мол, не так ли? — Однако по грани ступаете виртуозно, нельзя не признать. Вы в риске удовольствие находите?.. — риторически поинтересовался Лавеллан.

Со схлынувшим жаром холод ветра, порывами прижимающий ткань рубашки к спине, стал ощутимей, и по коже упрямо пробежали мурашки уже совсем не такие приятные, как прежде. Отвлеченные разговоры все равно скорее раздражали, чем нет — но доля насыщения этой выходкой герцогини свое дело делала. И тем не менее, чем меняться пустыми словами, хотелось повторить — пока они еще здесь, как там, главные авторы вопреки обстоятельствам. Пока не пришло время возвращаться и еще можно было так просто брать и обыгрывать непреложные законы, а не подчиняться им.

Быть может, стоило вспомнить, зачем вообще они уединились — чтобы танцевать. Быть может, стоило бы продолжить — пусть музыка на время второго акта застолья и стихла, но ее отсутствие не мешало простому ритму; даже, наверное, наоборот — без музыки ему проще было бы слушать себя, а не пытаться попасть в ноты. Но магу, как ни забавно, не хватало не то что самообладания, чтобы отвлечься от ситуации — а самого желания это самообладание применять. Танцевать и снова изображать приличия сейчас хотелось вряд ли больше, чем разговаривать. Другая мысль, в сторону от речей и танцев, занимала его больше. Что же все-таки скрывается под этой бархатной маской? Казалось бы, прячущей мало — не маскирующей ни сочных губ, ни темных глаз с густыми ресницами — но так совершенно по-орлесиански оставлявшей все-таки какую-то недосказанность...